Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

8.1. Что до меня, я хотел бы, чтобы наша природа всегда устремлялась к созерцанию, но поскольку это, очевидно, невозможно, постольку хотелось бы то обладать наилучшим [пребывая в умном], то, нисходя в природу, предаваться радости[378] и умащать весельем

[379] свою жизнь. Я знаю, что я есть человек, а отнюдь не Бог, чтобы мне уклониться от всякого удовольствия, но и не дикий зверь, чтобы предаваться телесным удовольствиям. Остается искать нечто среднее. 2. Но как можно лучше провести время, нежели погрузившись в слово и в то, что с ним связано? Какое удовольствие чище этого? Какая страсть бесстрастнее? Что может быть менее материальным? Что может быть менее оскверненным? И, опять же, потому-то эллина я и ставлю первее варвара, что считаю его более мудрым: в том случае, когда необходимо спускаться, он останавливается первым, останавливается неподалеку [от созерцания], в сфере науки. Наука же есть выход ума вовне[380]; в этой сфере он будет переходить от одного логоса к другому и посредством этого продвигаться вперед. 3. Но что родственнее уму, нежели логос? Какой паром к уму пригоднее логоса? Ведь где логос, там же и ум; если же нет, то – во всяком случае, некое образное знание[381]

, сущее в низшем [нежели ум] мышлении. Здесь [в мире дольнем] некоторые научные созерцания[382] и их предметы[383] называются делами или вещами

[384], низшими ума: таковы, например, риторика и поэтика – так обстоит дело и в природе, и в знании[385]. Однако все эти [низшие ума вещи] космизируют то око [души, о котором говорил Платон[386]

], избавляют его от гноя, пробуждают его и потихоньку приучают видеть [свойственные ему] вещи, так что через некоторое время оно обретает дерзновение взглянуть и на более достойное зрелище, больше уже не щуриться, взглядывая на солнце. 4. Таким вот образом эллин, даже предаваясь неге, упражняется и, имея в виду главное дело, извлекает пользу из забав. Ибо суждение о чем-либо, составление речи или стихотворения – это не что-то вне ума: чистота и отшлифованность лексики, нахождение сути дела, построение собственной аргументации[387], исследование построений других авторов – как бы все это могло быть несерьезной игрой? 5. Но иные пошли иным путем, который они считают адамантовым[388]; предположим, единицы из них и достигают своей цели – что с того? – они не выглядят людьми, вставшими на определенный путь и идущими по нему, насколько это я вижу. Как бы они могли следовать куда-либо, если не видно ни порядка, ни последовательности продвижения, ни первого, ни второго. Нет, то, что происходит с ними, подобно вакхическому исступлению, прыжку безумца, одержимого богом: это достижение цели без движения к ней, возникновение по ту сторону логоса без предшествующей деятельности, сообразной логосу. 6. Священное не есть ни господство гнозиса, ни дело дискурсивного ума, ни что-то подобное иному в ином, но – изображая малым великое – Аристотель считает, что посвященным в мистерии не должно знать что-то, а переживать и приходить в то или иное состояние, очевидно, когда они станут годны для этого[389]. Однако эта пригодность [к Священному] алогична; если же и логос не способствует ее обретению, – еще более алогична. 7. Поэтому-то нисхождение увлекает такого рода людей к ничтожным поступкам: их нисхождение не имеет посредующих звеньев и заходит очень далеко; их нисхождение подобно падению, как их восхождение было подобно прыжку. Тех, кого не отправил в путь [к Священному] логос, не он и встречает по возвращении. Как же примирить эти два: то прикосновение к Первому и поворот к вторичному, к ветвям и отводкам? 8. Но сообразно посредствующей и властвующей силе разумен человек – и есть таков, и называется так; сии же люди никогда не упражняли эту силу (насколько, во всяком случае, это может быть видно). Что же касается цели – того, где нужно возникнуть, то это обще и тем, и другим [- и эллинам, и варварам], и если такое случается, то между ними нет никакой разницы.