Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

6

.1. Итак, должно приготавливать одну речь вместе с другой: вместе с великой ничтожную; красива, разумеется, будет и эта последняя; и если толпе случится прежде столкнуться с ней, она примет ее с радостью, думая, что не существует ничего значительнейшего. Тот же, кто получил в удел божественную природу, возвысится над этой и будет обдумывать другую [истинно красивую и высокую]. Если же есть кто-то, кого движет бог[368]

, то ему мы откроем святилище. 2. Однако Менелай не обманулся в сущности Протея – ибо был эллином и достойным зятем Дия: с самого начала он отнюдь не говорил с ним о пустяках. Ибо огонь, дерево, дикий зверь – это были своего рода речи о животных и растениях, но также и о первых стихиях, составляющих сферу возникающего. Однако Менелай не удовлетворяется сим, а стремится проникнуть вглубь природы. 3. Божественное это дело – безыскусно довольствовать всех и каждого, насколько кто может вкусить. Но достигший вершины пусть помнит о том, что он человек, пусть будет справедлив в общении с каждым. Зачем такому человеку отторгать от себя Муз, благодаря которым достигается благосклонность людей, а божественная чистота под их прикрытием сохраняется не подверженной магическим чарам? 4. Если же наша природа пестра и непостоянна, то, конечно же, изнурится, ведя исключительно созерцательную жизнь, так что расстанется со своим величием и падет. Действительно, мы суть не беспримесный ум, но ум в душе живого существа. Следовательно, ради нас самих следует нам искать более человеческих логосов [жизни], создавать [для себя] убежище на тот случай, если природа пойдет вниз. Ибо следует быть довольным, если ты имеешь возможность, не упустив времени, удовлетворить и очистить состояние души, естественно влекущейся к наслаждению, не позволив процессу зайти далеко и допустить, чтобы нас захватила жизнь, соответствующая пестроте и непостоянству нашей природы. Ибо Бог сделал наслаждение той шпилькой[369]

, благодаря которой душа выносит осаду[370]

тела. 5. Таким убежищем и является красота слова: она не погружает ум в материю, не окунает его в последние низшие силы, но позволяет быстро воспрянуть горе и возрасти в сущность, ибо именно вверху есть низ такой жизни[371].6. Что же делать тем, кто не имеет чистого наслаждения, в то время как природа нуждается в милости? К чему обратиться? Разве не склонятся эти люди к таким постыдным вещам, о которых и говорить недостойно? Они ведь не станут пренебрегать природой, не будут [непрерывно] влечься к созерцанию, не сделают себя бесстрастными, не станут богами, носящими плоть. Если же они будут говорить подобное, то станут вместо богов, мудрецов и мужей божественных – пустыми и тщеславными болтунами. 7. Лучше бы они разделяли то, что свойственно каждому из этих двух родов. Бесстрастие принадлежит божественной природе, в то время как люди, сменившие пороки на добродетель, становятся умеренными в страстях[372]. Бегство от неумеренности – в этом, пожалуй, и состоит подвиг мудрого.