Полное собрание творений

Так вот, оба способа молитвы хороши. И хотя второй, со словами, немного опасен, однако более плодотворен. Я обращаюсь к ним обоим каждый вечер. Сначала — со словами, а когда устану и не нахожу плода, заключаю [ум] в сердце.

Знал я того брата[119], который, когда был молодым, двадцати восьми — тридцати лет, на шесть часов опускал свой ум в сердце и не позволял ему выйти оттуда с девяти вечера до трех ночи (у него были часы, которые били каждый час). И становился он мокрым от пота. И затем вставал, исполняя остальные свои обязанности.

Итак, вкратце: чтобы обрести свободу, человек должен сгноить свое тело и презирать смерть.

Молитва, которая совершается со словами, тоже совершается умно, беззвучно и называется прошением, мольбой. Итак, тот, кто начнет просительную молитву, говорит: «Боже невидимый, непостижимый, Отче, Сыне и Святый Душе, едина сила и помощь всякой души, един благий и человеколюбец, жизнь моя, радость и мир...» И продолжает достаточно долго эту молитву своими словами.

И если подействует благодать, сразу открывается дверь и как столп или огненное пламя восходит молитва и достигает небесных врат. И в это мгновение происходит изменение. А если не посодействует благодать и происходит рассеяние ума, тогда [молящийся] заключает ум в сердце круговращательно и, как в гнезде, ум успокаивается и не рассеивается — так что сердце становится как бы местом затвора и хранения ума.

А когда происходит изменение, то происходит оно посреди просительной молитвы. И от прилива благодати наполняется он просвещением и бесконечной радостью. Объятый [благодатью,] он не может удержать огонь любви, и тогда прекращают действовать чувства и захватывается он в созерцание. До сих пор были движения собственной воли человека. А после этого он более не властвует над собой и не знает самого себя, ибо он уже соединился с огнем, весь пресуществился, [стал] богом по благодати.

Такова встреча с Богом, когда исчезают стены и [человек] вдыхает другой воздух, [воздух] разума, свободный, наполненный благоуханием рая. Потом снова мало-помалу отходит облако благодати и застывает глиняный [человек,] как воск, и возвращается в самого себя, как будто вышел из бани: чистый, легкий, сияющий, изящный, сладкий, мягкий, как вата, и полный мудрости и ведения. Но тот, кто хочет сего, должен шествовать к смерти каждый миг.

Письмо 26-е

Сестра в Господе и благоговейнейшая игумения, молюсь о твоем здравии, драгоценном для твоих сестер.

Благословенная Старица, сегодня получил твое письмо и прочитал его. Поскольку ты мне пишешь, что [от моего ответа] будет польза, поверю и я твоим словам и откажусь от своей воли, желая, чтобы каждое слово пошло вам на пользу и для спасения души. Итак, отверзи свой слух и прими мои слова.

Мы, сестра моя, когда пришли на Святую Гору, не затворились в одном доме, как обыкновенно поступают многие. Но мы стали искать, звать, плакать. Не пропустили ни горы, ни дыры, ища непрелыценного наставника, чтобы услышать слова жизни, а не праздные и тщетные. Так вот, не осталось ни одного старца-пустынника, от которого мы не получили бы хоть каплю пользы.

Один, девяностолетний, рассказывал нам, что жил на одной вершине семнадцать лет. И ударяли [туда] молнии и разрывали на нем одежду. А он проявлял предельное терпение.

Другой нам рассказывал, что довелось ему дать антидор нагим святым подвижникам, которые были невидимы[120].

Третий — что причащал их, служа в полночь.

Еще один [рассказывал,] что он русский и много лет жил на вершине. И каждые десять лет спускался оттуда и встречался с другим пустынником. И он нам сказал, что как раз в то время, когда мы там были, он ждал его. И мы тоже должны были его увидеть. Но, по-видимому, тот умер в пустыне.

Все они благоухали, как святые мощи.

И когда я это слышал, разгорался во мне огонь еще больше. Так вот, я спрашивал, как они едят, как молятся, что видели, что поняли, что видят, умирая.

Один, когда отходила душа, видел Богородицу, другой ангелов. Случается и ныне такое, когда перед смертью видят видения, — Бог [так устраивает,] чтобы забрать их с миром.

Поэтому я, как только слышал о чем-нибудь таком, бежал туда с жаждой видеть и слышать, что они будут говорить, когда станут умирать.

И от этих святых я получил чин и устав, как мне идти в своей жизни. Они меня наставили. От себя я не говорю ничего.

Знал я и дом того старца, о котором вы говорите, — лудильщика, того, кто ловил рыбу, отца Неофита, делавшего нательные кресты, и многих других. Но я смотрел, где есть жизнь, где я могу приобрести пользу душе. Ведь уйдут сокровища в сокровищницы Божии и наступит голод, когда не будет слышно слово Божие[121]. Светильники угасают. И мы идем во тьме осязаемой. Слово о том, как спастись, редко слышится. Только злословие и осуждение. Один желает учить другого. Иной хочет свою слабую жизнь выдавать за исполнение Евангелия, как продолжение жизни отцов. Великая боязнь искушений и непомерная похвальба на словах.