Полное собрание творений

Приди, чадо мое! Приходи сюда, чтобы мы помирились, чтобы ты пришел в себя. Я могу, как врач, исцелить тебя от страсти смятения и печали, которая ныне сильно владеет тобой. Приди, и я поменяю пластинку. Поставим радостный пятый глас[258]. Я заколю тельца, и мы повеселимся. Я преисполнен любви и полон прощения. Как нежный отец, я приму тебя в свои объятия, словно сына из притчи[259]. Поцелую твои уста, которые, может быть, говорили [когда-нибудь нечто] безобразное, чтобы они получили благословение впредь говорить только благообразное и чтобы более никогда никого не осуждали. Я по горло сыт этим [осуждением,] и чего бы я ни услышал, чего бы мне кто ни сказал, меня это не трогает. К тому же, мы люди. Иначе видишь ты, и иначе я. Довольно того, чтобы мы оба видели в Боге.

Я, ничтожный, не чувствую своей вины в том, что тебя опечалил либо досадил тебе или кому-нибудь другому своим присоединением к монастырям[260].

Не всему верь, что слышишь. Правда — вещь дорогая, и не от каждого ее можно услышать. Каждый человек как живет, так и говорит. Поэтому истинность сказанного познавай из образа жизни. Уразумей то, что я говорю.

Ты знаешь, что я зря не говорю. Если у меня есть что сказать, то говорю это тебе в лицо, так как больше всего люблю твою душу и хочу твоего спасения. Вот и покупая виноград для вина, я и в этом году не забыл взять на твою долю. Когда, говорю, придет мой сын, пусть он найдет наполненной чашу моей отеческой заботы и любви.

Итак, радуйся, возлюбленный сын мой, и умоляю тебя: пока ты далеко, будь внимателен! Будь внимателен! Будь внимателен! Не лишай меня моего батюшки![261] Не забывай, зачем ты стал монахом.

Два дня назад умер здесь, в Лакоскиту[262], один отец, валах[263]. И когда стали его хоронить, он воскрес и сказал, что вышел из ада, куда был осужден на муки, так как при жизни пьянствовал. «Вот, — сказал он, — смотрите же, чтобы и вы не попали туда». И сразу, в то же мгновение, снова умер, и его похоронили.

Поэтому, сыне мой, сыне мой, Авессаломе[264],

услышь мой отцовский глас и, как серна, убегай и спасайся меж ловушек, остерегаясь, как бы не попасться в щупальца греха. И так как моя душа воистину тебя возлюбила более всех, как ты [сам] знаешь, то усердно, изо всех сил молю тебя о твоей бессмертной душе. Позаботься о ней, чтобы не плакать тебе бесполезно в час смерти.

Крепко тебя целую, как своего сына, и молюсь о тебе, как о любимом. В порфиру покаяния я облачил тебя и перстень надел на твою руку[265].

Итак, позаботься войти в брачный чертог, чтобы не пришлось тебе горько плакать снаружи[266].

Твой отец и молитвенник, грешный Иосиф

Письмо 60-е

Да будет милостив к тебе Бог, батюшка мой благословенный! Желаю тебе всего доброго. Желаю, чтобы это письмо нашло тебя в полном здравии.

Мы получили, сын мой, твое письмо, и я очень растрогался, ибо уже давно ничего не знал о тебе. Я послал тебе еще одно письмо, но, к сожалению, кажется, ты его не получил.

Я тяжело заболел из-за одного нарыва на шее, не обратив на него внимания: оставил это на Бога. И едва от этого не умер, ибо заражение распространилось на всю левую сторону тела и подступала смерть. Я начал бредить, не узнавал братию. Все плакали, кричали, что нужно позвать врачей. Я их пожалел и дал им поступить по их воле.

Итак, начались уколы, лекарства, врачи. Два врача из мира и Артемий[267]. И наконец, возвратили меня к жизни, Божиим содействием. Пятьдесят уколов и вдобавок другие, укрепляющие, отдельно. Семь надрезов по всему бедру донизу. Текли потоки крови. Шесть раз в день — перевязки. Пять месяцев без движения, меня переворачивали с помощью простыни. Израсходовали всю вату в Дафни. Глубокая рана! Из шеи выбирали гной чашкой. В дыре мог поместиться лимон. И сейчас еще у меня болит всё это место.

Большое было испытание. Очень благодарю Бога, что Он показал на мне Свою большую любовь. Да будет слава Божественному Его Имени!

Единственным моим помощником из мира стала для меня только та сестра, которую ты знаешь. Она, как мать, часто присылала всё необходимое для больного. Пресвятая Богородица воздаст ей должную награду за любовь.

Сейчас мне хорошо. Становлюсь на ноги, хожу с палкой. Снова готовлю, как и прежде.

А теперь, дорогой мой сын, давай поговорим и о тебе.

Я заплакал, когда прочитал твое письмо. Помянух дни прошлого и поучихся нощию сердцем моим[268]. Ах! Ах! Ах! Утроба моя священная! Помнишь, как, уходя, ты сказал, что все дали тебе благословение выйти в мир и возвратиться через восемь дней? И ты огорчался, что я один не соглашался. А я сказал тебе: то, что ты говоришь сейчас, останется невыполненным, и едва ты уйдешь туда, уйдет и твое обещание вернуться.

Видишь, что я оказался опытнее всех? Видишь, как далеко ты забрался, вместо того чтобы вернуться назад?