Полонез

В ответ на это старик швыряет молоток в угол и, воздев к небу (вернее, к потолку) руки, разражается жалобными воплями. Насколько можно понять из бессвязного набора слов, Убогий протестует против того, что его, старого немощного человека, заставляют, как мальчишку, бегать вверх-вниз, а хлеб и свечи, между прочим, денег сто́ят (вода, так и быть, бесплатно, — Сена под боком), и если каждому встречному-поперечному отдавать последнее, то им, последним, не напасёшься и лучше сразу в богадельню или на паперть…

Кончается тем, что Зых, рявкнув, заставляет старика умолкнуть и даёт ему ещё одну десятифранковую бумажку. Небольшая сумма резко меняет дело. Убогий быстро суёт банкноту в карман и деловито интересуется, не надо ли добавить сыра. Я соглашаюсь.

Зых наконец уходит. А я, проглотив скромный ужин, растягиваюсь на соломе. Достаю из кармана панталон часы и убеждаюсь, что уже почти пять утра. В подвале холодно, а я в одном сюртуке, поскольку пальто осталось в кабинете Зыха. Поэтому, отбросив брезгливость, зарываюсь в грязную солому. Становится чуть теплее. Надо бы осмыслить мерзкую ситуацию, в которой неожиданно очутился, но сил нет. А время на размышления, судя по всему, будет в избытке…

Кажется, засыпаю раньше, чем успел закрыть глаза.

Узнав от Агнешки всё, что надо, и заперев девушку в крохотном подсобном чулане, Каминский с Жаком озадачились её дальнейшей судьбой. Вот что теперь делать с предательницей? Ясно, что на свободе оставлять нельзя — побежит к Зыху. Но не убивать же…

Жаку пришла в голову хорошая мысль.

— Деньги с собой есть? — спросил Каминского.

— Да, франков тридцать.

— И у меня двадцать. Итого пятьдесят. Должно хватить.

— Хватить на что?

Выяснилось, что Жак неплохо знаком с мамашей Боннет, которая держала в Сите бордель. Туда и предложил отвезти.

— Ты спятил? — изумлённо спросил Каминский. — Хочешь её в шлюхи определить?

Жак сделал отрицательный жест:

— Не хочу. Хотя, по справедливости, оно бы и неплохо. И тогда не мы бы мамаше Боннет платили, а она нам… А так, отвезём на неделю-полторы, мамаша за ней и присмотрит. За деньги, само собой. Считай, в пансионат определим.

— А если сбежит?

— От мамаши Боннет? Держи карман шире. У неё там строго, не забалу́ешь. И люди есть на жалованье, так что заведение охраняют будь здоров. Сдадим… а потом будем думать, как командира вытаскивать.

На том и согласились.

Выпустив Агнешку из чулана, велели ей быстро собрать необходимые вещи. «Я ехать никуда не хочу», — несмело запротестовала девушка. Жак слегка взял её за горло. «А тебя кто-нибудь спрашивает?» — поинтересовался мрачно. На улице, впихнув Агнешку в карету к Каминскому, сам залез на козлы к Оливье — показывать дорогу. В закоулках Сите, где с трудом проезжал экипаж, ориентировались исключительно уроженцы острова. Для всех прочих дно Парижа было местом тёмным, жутким, неведомым.

В Сите въехали по Новому мосту и углубились в лабиринт грязных узких улочек.

Заведение мамаши Боннет занимало два нижних этажа в четырёхэтажном доме на улице св. Варфоломея. Соскочив с козел и нырнув в глубокий арочный подъезд, Жак о чём-то пошептался с двумя дюжими охранниками. Один из них ушёл внутрь, а вернувшись, махнул рукой: проходите, мол.

Внутри, по контрасту с обшарпанным фасадом дома, было довольно чисто и прилично. В просторной комнате, — вероятно, гостиной, — стояли пара диванов и несколько кресел. На полу лежал вытертый ковёр. Один из углов украшала большая китайская ваза, в другом устроились напольные часы, как раз пробившие шесть, когда Каминский с Жаком и Агнешкой переступили порог борделя. Из-за раннего часа гостиная была пуста.

— Куда мы приехали? — робко спросила Агнешка, оглядываясь. — Это местный отель, что ли?

Мужчины переглянулись.

— Почти, — проворчал Жак. — Заведение для заблудших девиц.

Кутаясь в цветастый халат и позёвывая, в гостиную вышла мамаша Боннет — высокая, тучная, немолодая. На оплывшем некрасивом лице поблёскивали маленькие живые глаза с цепким взглядом.

— Чтоб мне провалиться! — воскликнула она вместо приветствия. — Да неужто Жак собственной персоной?

— Он самый, мамаша, он самый.

— А мне говорили, что на днях тебя вместе с Кривым и Простофилей замели сыщики. Ну, когда облава была.

Жак сделал отрицательный жест.

— Бог миловал, — не догнали.

— Ну, и славно… А ты чего пожаловал ни свет ни заря? К тому же на карете, — разбогател, что ли?

— Ну, ты скажешь, — разбогател… Мы по делу, мамаша.

— Если девица нужна, то помочь не могу. Все заняты, все с клиентами по комнатам. — Хозяйка мельком глянула на бледную, проглотившую язык Агнешку. Хохотнула. — Хотя, я вижу, вы с другом и так при женщине.

— Да мы, в общем, как раз насчёт неё и пришли, — подал голос Каминский.

— Да? Ну, коли так, рассказывайте.

Хозяйка жестом показала гостям на диван. Сама пристроила тучное тело в объёмное кресло напротив.

— Надо бы нам, мамаша, эту девушку к тебе определить, — вкрадчиво сказал Жак. — Ненадолго, на неделю-полторы. Может, и раньше заберём.

— Определить? — переспросила хозяйка. — А что она будет у меня делать?