Полонянин

Я улыбнулся, за игрищами детскими наблюдая. Пускай порезвятся чада. Всю дорогу они за ранеными приглядывали. Повязки меняли, мазями и примочками раны нам исцеляли, снедь разносили, а то и песни пели, чтоб болезным легче поправляться было. Замаялись совсем. Пусть теперь от забот отдохнут. Привольно им на просторе. И то славно.

Наконец поймал он ее, в охапку сграбастал, в траву повалил, закричал победно:

– Ага! Попалась!

А она вырываться стала.

– Пусти, – вдруг сказала серьезно, – чего лапаешь? Пусти, говорю.

Растерялся Святослав, объятья ослабил. Вскочила она, сарафан оправила, взглянула на Святослава строго. Каган так и остался сидеть. Глазами на нее лупырит, а что такого плохого сделал, понять не может.

А она на несколько шагов отошла, улыбнулась, крикнула:

– Обхитрили дурачка, словно старого сморчка! – язык показала и побежала вдоль берега.

– Эй! – вдогонку ей каган. – Не по Прави так! Твоя очередь меня пятнать! – поднялся и вслед заспешил.

«Растет сестренка», – подумалось мне.

– Добрый, – смотрю, от ладьи Ольгиной мне ратник машет, – тебя княгиня зовет. Дойдешь сам, или подсобить тебе?

– Справлюсь, – сказал я, вздохнул, ложку обратно за голенище спрятал. – И чего ей понадобилось? Вот-вот уха поспеет.

На ладье палатка была приспособлена. Шатерчик небольшой. В шатре этом и обитала княгиня Ольга. Я полог откинул, и в нос мне ударила отвратительная вонь. Словно мясо на солнце положили да и забыли про него. Я подивился – Соломон-то лекарь, ему такое не в диковинку, а как же Ольга такую вонь выносить может?

На постели княжеской лежал Андрей-рыбак. Был он раздет, только чресла его прикрывала беленая поволока. Заостренные скулы, покрытый крупными каплями испарины лоб, всклоченная бороденка, слипшиеся космы волос, изможденное тело и непомерно распухшие, почерневшие руки и ноги, горячечный блеск в глазах – таким стал за эти дни мой давний знакомец. Мухи роем вились над ним. Жужжали тревожно. И показалось мне на миг, словно это Кощей из Пекла на Свет белый вылез, но прогнал я от себя виденье. Жалко мне старика стало. До слез жалко.

Ольга сидела рядом, отгоняла веточкой от Андрея мух и, казалось, вони тошнотворной не замечала.

– …ближнего своего, аки самого себя полюбить надобно, так Господь нас учил, – словно в бреду шептал рыбак. – Только прежде, чем ближнего, себя полюбить нужно, иначе как же ты любовь-то познать сможешь?

– Учитель, – прогоняя особенно назойливую муху, сказала Ольга, – а это не гордыня, себя любить?

– Гордыня грех, – ответил Андрей. – А разве же любовь грехом быть может? Ведь Иисус и есть любовь.

– Звала, княгиня? – спросил я.

Вздрогнула Ольга, взглянула на меня испуганно, точно я ее за непотребством каким застал.

– Это я тебя прийти просил, – сказал рыбак. – Иди, дочка, об услышанном подумай, – шепнул он княгине. – Нам с Добрыном потолковать надобно.

– Хорошо, – кивнула она, прошла мимо меня, глаза потупив, и из шатра вышла.

– Поправляешься, княжич? – спросил Андрей, когда Ольга закрыла за собой полог.

– Поправляюсь, – кивнул я.

– А я вот гнию потихоньку, – вздохнул тяжело рыбак. – Сильно воняет-то?

– Терпимо, – сказал я.

– Не лукавь, знаю, что вонища от меня страшная. Но ты потерпи. Недолго уж мне воздух портить. Я вон Ольгу от себя гоню, только не хочет она уходить. Все про веру Христову расспрашивает. И как только сносит меня – ума не приложу? Добрая она, заботливая и ласковая.

– Значит, рыбак, еще одну душу ты поймать напоследок смог? – спросил я.

– Поймал или не поймал, это только Господу ведомо, – ответил он. – Никто ее неволить не собирается. Захочет, сама путь к Иисусу отыщет. Он для всех сердце свое открытым держит. И для тебя тоже.

– Звал-то ты меня зачем?

– Проститься хотел.

– Не за что тебе у меня прощенья просить, – сказал я, а потом добавил: – Это ты меня прости за то, что тебя на муки и смерть страшную глупостью своею обрек. – И поклонился рыбаку низко.

Поплыло у меня все перед глазами, когда я спину разогнул. Невольно руками за покров шатра уцепился. Потянул на себя, чуть не завалил, но с дурнотой справился.

– Я смотрю, тебе плохо совсем, княжич, – тихо сказал Андрей. – Присядь. Так тебе легче будет.

Присел я на стул, на котором недавно Ольга сидела, отмахнулся от мух надоедливых.

– Винишь себя? – спросил он.

– Виню, – ответил я.

– Зря себя коришь. – Андрей внимательно мне в глаза посмотрел. – Коли так все вышло, значит, воля на то Господня была. Значит, нужно ему было, чтоб случилось все так, как случилось. И вины в том твоей нет. Если тебе от этого легче станет, так знай, что я зла на тебя не держу, а прощенье… Господь тебя простит.

– И на том спасибо.

Он помолчал немного, собираясь с силами, а потом сказал:

– Просьба у меня к тебе.

– Какая? – насторожился я.

– Ольгу не бросай. Трудно ей сейчас.

– С чего ты это взял?