Полонянин

Мне не жаль-то, не жаль самого себя,Жаль мне лебедушку белую,Ту, что я сгубил из-за глупости.И поднялся сокол в чисто небушко,И крыла сложил да вниз кинулся;Оземь вдарился…

Закончил паренек песню свою, а люди все в тишине сидят, словно никак не могут от наваждения избавиться.

– Ох, Баян, – наконец очнулся не старый еще хозяин, дома, бороду довольно огладил, – до чего же славно у тебя получается! Все нутро ты песнями своими наизнанку выворачиваешь! Иди сюда! Ну-ка, – повернулся он к сидевшему рядом с ним захмелевшему мужичку, – подвинься, дай Баяну место.

Тот подвинулся и постучал ладошкой по скамье:

– Садись сюда, Баян, я тебе местечко нагрел. Узнал я паренька. Верно про него Глушила говорил.

Выходит, Баян не только плясать, но и петь горазд. И не решишь сразу, что же у него лучше получается.

– А дозвольте, добрые хозяева, у вашего огонька погреться, – подал я голос, когда парень уселся за стол.

– Проходи, гость дорогой! – увидев меня, хозяин приветливо поманил рукой. – И тепла, и еды с питьем у нас ноне вдосталь.

– Что празднуем? – спросил я, присаживаясь на краешек скамьи.

– Первенца моего нарекаем, – сказал хозяин. – Девок вон… целых пять штук у меня, а теперь мальчонка родился. Будет, кому вотчину передать. Тут, почитай, вся слобода наша собралась. И ты нам не лишним будешь.

– С радостью тебя…

– Нырком его люди зовут, – подсказал мне пьяненький мужичок.

– С радостью тебя, Нырок.

– Спасибо, добрый человек. Не ждали мы тебя, да видно удача нам нынче будет. Эй, жена! – позвал он. – Неси-ка первенца. Пусть гость желанный им полюбуется.

Зашумели гости радостно, чары пенные вверх подняли. А из дома на свет баба малыша голенького вынесла. Испугался я за него, как бы не застудили. Но смотрю: остальных это мало беспокоит, а значит, и мне волноваться нечего.

Баба младенца на руки отцу передала, а сама быстро в доме скрылась. Поднес маленького Нырок ко мне.

– Смотри, – говорит, – добрый человек, какого богатыря мне Красава ошлепендила.

– И верно, хорош, – улыбнулся я, да чтоб не сглазить, на левую сторону трижды плюнул.

– Ждали мы путника, чтоб он мальчонку нарек, вот тебя нам Белее и послал. Красава! Чего ты там мешкаешь?!

– Бегу уже! – И верно, вскоре она на пороге появилась.

Выбежала баба на двор, а в руках у нее рубаха-сорочица, берегинями расшита, коло годовое по вороту в нитку красную, на пазухе знаки Огня и Воды, Ветра и Земли-матушки, а по подоплеку важенки бегут. Красивая рубаха, только дюже большая, таких, как я, туда двое влезут. Видно, и вправду хотят родители, чтоб сын их богатырем вырос.

Расстелила мать рубаху посреди двора, отец малыша к ней поднес, я за ними пошел, а гости за мной потянулись. Встали в корогод, смеются. А хозяин мальчонку над рубахой держит.

– Тебе, путник, первенцу имя давать, – мне говорит.

– Нарекаю тебя Гридиславом! – сказал я торжественно, из ножен кинжал выхватил и прядку волосиков пуховых с головы младенцу отсек.

Заплакал малыш. Не понравилось ему, видать, что волос лишился, и на радость собравшимся, на рубаху задудолил.

– Слава Гридиславу, – тихонько, чтоб маленького не испугать, сказал Нырок.

– Слава Гридиславу, – так же тихо подхватили люди.

А мальчишка дудолить закончил, угукнул деловито и заулыбался. Значит, принял имя. И все вокруг улыбаться стали.

– Ну, здраве будь, Гридя, – сказал я. – С возвращением тебя в Явь.

– Забирай, мать, Гридислава, – нехотя отдал Нырок сына.

Та подхватила его и быстро с улицы в дом отнесла. А Нырок рубаху поднял, пятно мокрое народу показал, а потом носом в него ткнулся.

– Ух, душок-то забористый! – рассмеялся громко.

– Да будет тебе, свое же не воняет! – подхватил его смех пьяненький мужичок.

– Пойдем-ка, кум, за здоровье Гридислава выпьем, – поднял он глаза на меня.

– Отчего же не выпить, – улыбнулся я. И все за столы пошли. [81]

Сели, выпили как полагается, Гридиславу здоровья и долгих лет пожелали. Потом за родителей чаши подняли. Затем рубашку с братиной по столам пустили. Каждый нюхал ее да нахваливал. Словно не моча на ней была детская, а благовоние заморское. А чтоб нюхалось лучше, к братине прикладывались. Каждый пил, сколько за единый дых влить в себя сможет. Потом дальше передавали.

Ну а я, как и положено куму, в почетных гостях оказался. Рядом с Нырком да Баяном. Узнал меня подгудошник, но виду не подал сразу. Только когда все уже изрядно накушались бражки и медов пьяных, он меня в сторонку поманил.

– Как же ты здесь, Добрый? – спросил меня тихо.

– Дела у меня важные, – ответил я ему.

– Никак к отцу в гости наведался?

– Нет, – вздохнул я. – К отцу меня не допустили. Да и в Любиче я проездом, путь мой дальше лежит. Ольга меня по нужде великой отпустила…

– Уф, – вздохнул он облегченно. – Так ты по Ольгиному поручению?

– Ну да, – кивнул я.

– А я-то думал, что ты из полона сбежал.

– И в мыслях у меня такого не было, – покачал я головой. – А ты-то как здесь?