Польский пароль

Задымленное вечернее небо над Берлином было мрачным — вязкая дегтярная чернота без просвета, без единой звезды. Остро, удушливо пахло гарью, как подле только что залитого костра. Над причудливыми силуэтами развалин то здесь, то там мимолетно вспыхивали багровые зарницы; это саперы в разных местах взрывали уличные завалы, очищая проезды после вчерашней ночной бомбежки.

«Сизифов труд! — усмехнулся Ларенц. — В полночь прилетят проклятые «либерейторы», и с утра опять начнется все сначала». Он подумал, что покидает Берлин в самое подходящее время: с приходом весны воздушные удары по столице наверняка будут нарастать и со временем бомбардировщики издолбят город до самых подвалов, превратят его в огромную груду мусора.

Впрочем, ведь ему еще придется возвращаться сюда. И не один раз, к сожалению. Да еще в компании с довольно странным напарником. Почему избрали какого-то шарфюрера, разве нельзя было подобрать более достойного человека? Ну хотя бы младшего офицера…

— А этот Мучман, что за тип? — с деланным равнодушием спросил Ларенц. — Ты сказал «тюремщик». В каком смысле?

— В самом прямом. Он несколько лет служил старшим надзирателем в гестаповской тюрьме «Плетцензее». В той самой, где в прошлом году были казнены генералы-заговорщики, участники покушения на фюрера: Гепнер, Штифф, фон Хазе и другие. Так вот, вешал их не кто иной как шарфюрер Мучман.

— Н-да, одиозная фигура! — присвистнул Ларенц. — Его и в самом деле нельзя пускать в будущее. Душа его черна, как наша форма. Так, кажется, любил шутить рейхсфюрер Гиммлер?

— Все мы люди, и все грешны… — притворно, а может, искренне вздохнул обергруппенфюрер. — И если быть откровенным, меня тоже страшит будущее… Что скажут о нас потомки? Поймут ли, осудят? В легендах будущего нас, скорее всего, представят кровожадными чудовищами, вампирами без чувств и нервов. А ведь мы были всего лишь солдатами — исполнительными, педантичными, как и положено немцам. Нет, мы не были бездумными исполнителями, мы прекрасно понимали свои цели и задачи. Нравственность, как система мелочных запретов, придумана хлюпиками, а они-то как раз и разлагают род человеческий. Мы сделали ставку на силу, то есть на то, чем единственно держится природа вообще. Люди должны повиноваться только силе! Другого пути у человечества нет! Другой путь — это маразм, разгул похотей, гниение, гибель. Люди будущего поймут это. Но слишком поздно…

Ларенц без особого удивления слушал исповедальные размышления обергруппенфюрера. Нет, ни спорить, ни возражать или соглашаться ему сейчас не хотелось. Вообще ни о чем не хотелось говорить: с запада, со стороны Тиргартена, ветер вдруг донес явственный хмельной запах тополиных почек — по пожарищам Берлина несмело, но все-таки пробиралась весна!

А Фегелейн не замечал запахов, по-прежнему брезгливо морщил нос: ему, заядлому курильщику, сутками торчащему в бетонной норе, просто уже недоступны запахи живого бытия. Жаль, очень жаль…

Ларенц думал о том, что завтра он, облеченный чрезвычайными полномочиями во главе полдюжины вооруженных до зубов парней, на надежном «юнкерсе» вырывается наконец-то на оперативный простор. Конечно, «дружище Фриц», старый партайгеноссе, подбросил ему несколько хитроумных загадок. Но у него еще будет время, чтобы хорошенько поломать над ними голову.

Философско-лирическая настроенность Фегелейна более чем понятна: он хочет вызвать его, Ларенца, на откровенность. На так называемый душевный разговор. Однако Ларенц не клюнет. Не то сейчас время, чтобы распахивать сокровенное, устраивать «стриптиз души». Не случайно ведь французы говорят: «В минуту опасности близкий — самый опасный».

— Я благодарю за доверие, дорогой Фриц! — Ларенц с чувством пожал на прощание руку обергруппенфюреру, — Полагаю, что мы будем иметь такой капитал, такие козыри, что смело можем сыграть хоть с чертом, хоть с богом. Помнишь песню нашей боевой молодости: «Держитесь крепче в гуще боя»? Будем держаться! Хайль!

Задумчиво покашливая, обергруппенфюрер проводил Ларенца к боковой калитке. За решетчатой железной оградой в сумерках виден был бортовой «майбах» с солдатами, сидящими в кузове.

— Вот твоя спецкоманда, Макс. Счастливого пути!

У кабины Ларенца встретил шофер. Бодро вытянулся, отдал честь. Штандартенфюрер удивленно пригляделся: да ведь это тот угрюмый эсэсовец, что доставил его сюда от аэропорта Иоганнисталь!

— Как, и вы едете со мной?

— Так точно, герр штандартенфюрер! Позвольте представиться: старший команды шарфюрер Мучман!

Ларенц оглянулся: ему почудилось, что сзади ехидно ухмыляется обергруппенфюрер Фегелейн. Однако за калиткой, кроме часового, уже никого не было.

5