Польский пароль

Он жевал перышко дикого лука и размышлял: идти или не идти на конспиративную явку? Ведь, как ни говори, опасно. Даже отсюда видно: в городке полно военных, в том числе эсэсовцев, которые щеголяют тут в черной тыловой форме. Может, не стоит подвергать отряд риску? Отлежаться в пещере как следует, да и в путь потихоньку-полегоньку. Что касается еды, то в лесу всегда что-нибудь сыщется съестное, а там, глядишь, хутор или кордон подвернется.

Войне скоро конец, а уж они-то, бывшие пленные, прошедшие саму преисподнюю, заслужили право глотнуть живительного воздуха мира…

Савушкин сорвал еще одну луковичку, усмехнулся, вспомнив давнюю свою довоенную привычку — он вечно что-нибудь жевал. А вот за год почти отвык: в концлагере жевать было нечего. Изрядно потрясла, покатала его жизнь… Может, он стал теперь другим, непохожим на прежнего Егора Савушкина, хитрого и настырного мужика, умеющего постоять за свое сокровенное?

Вот и осторожность чрезмерная появилась, очень похожая на трусость. Захотелось спрятаться, отсидеться в затишке. Отчего бы это? Или оттого, что ему в прошлом году ребра пересчитали в «Хайделагере» вот такие же черные гниды, что разгуливают внизу по плитам набережной?

— Так за это же квитаться надо, мать твою перетак! — сплюнув, вслух выругался Савушкин. — И за это, и за другое — за все, что было. Сполна!

…Вечером, когда стемнело, старшина Савушкин, прихватив с собой чеха Карела Живку, ушел в городок искать явочную аптеку. Оба одеты были так, что их мог с ходу заарканить первый же патруль: драные немецкие шинели, а под ними русские гимнастерки. Про обувь и говорить нечего: вместо ботинок — ошметки, перевязанные проволокой.

Однако старшина в ответ на уговоры товарищей и мрачные предсказания рявкнул: «Молчать!», а сержанту Сагнаеву сунул под нос кулак: не моги, мол, ныть, коль остаешься за командира!

За этого чеха Живку старшина, честно говоря, побаивался. В савушкинскую бригаду он попал недавно, всего месяц назад, когда взамен трех умерших пленных лагерное начальство выделило новичков — все они, как объяснили сами, прибыли будто бы из Бухенвальда. Двое из них, не послушавши старшину, припрятали при себе нож с железным прутом и были расстреляны штандартенфюрером после дорожного обыска у Зальцбурга. А этот остался. Савушкин не то чтобы не доверял ему, а просто относился с подозрением. В последние месяцы в связи с массовым саботажем на ракетном сборочном конвейере эсэсовская комендатура стала регулярно засылать в среду пленных своих провокаторов, которых вообще-то быстро распознавали и втихаря отправляли на тот свет. Однако всех разоблачить не удавалось. Против чеха никаких улик не было, хотя, пожалуй, вид у него не совсем соответствовал пленнику Бухенвальда — оттуда обычно привозили заморышей: кожа да кости. А Живка был вполне крепким на вид, по выносливости его наверняка можно равнять с казахом Атыбаем. Правда, чех регулярно занимается какой-то китайской то ли индийской гимнастикой, от чего, дескать, и не теряет бодрости. Однако поди проверь — хрен его знает… И опять же языками разными владеет — тоже подозрительно…

На всякий случай старшина постоянно держал правую руку в кармане — на рукоятке парабеллума — и шел, приотстав, чуть сзади (он не забыл, как вчера ночью чех одним ударом уложил охранника: сцепил обе руки и врезал по голове, как колуном!).

Уже в городе, на одной из узких боковых улочек, чех подобрал у какого-то подъезда две дворницкие метлы, из которых одну протянул Савушкину.

— Это зачем? — удивился старшина.

— Надо! — подмигнул Живка. — Если патруль, говорим: мы — пленные, ходили на работу.

Савушкин взял метлу, ухмыльнулся: соображает! Они миновали еще две такие же тесные улочки, мощенные гранитным булыжником, и вышли к набережной. Тут было темно и пустынно, лишь поодаль, возле ратуши, горел над подъездом синий маскировочный фонарь. Савушкин помнил из напутствий фельдфебеля: надо пройти мимо ратуши так, чтобы она осталась справа. Дальше должна быть улица, ведущая в гору, — Людвигштрассе.

Наконец они отыскали аптеку, подергали за рукоятку звонка. Минуты три ждали; в окнах нижнего этажа было темно, а мансарда чуть светилась сквозь шторы — оттуда кто-то спускался по внутренней лестнице. Шаги медленные, со стуком, будто стучали деревянной ногой или костылем.

Когда дверь приоткрылась, Савушкин тихо назвал пароль, их тотчас впустили. Здесь же внизу, в обширном зале, хозяин включил настенные бра и оглядел неожиданных гостей. Старшина тем временем разглядывал хозяина, который в самом деле оказался инвалидом: деревянная култышка вместо правой ноги.

Старшина ждал, что сейчас, как обусловлено, хозяин вытащит из кармана и покажет ему открытку-отзыв, однако случилось непредвиденное. Хозяин вдруг стал вглядываться в чеха, часто моргая и пощипывая подбородок, потом оба бросились друг другу навстречу и принялись обниматься. При этом бормотали взволнованно и непонятно. «Видать, родичи повстречались, — усаживаясь в стороне, сообразил старшина. — Ну и дела, мать честная!»