Польский пароль

— Да не переживай, Ганс! — досадливо отшатнулся Грефе, — Какой ты, право, импульсивный. Наш дорогой фюрер жив! Лишь слегка контужен взрывом бомбы. Ее подбросили какие-то там негодяи, штабные офицеры.

— Офицеры? — сдавленно, хрипло переспросил Крюгель.

— Ну да, офицеры. Во главе с неким графом фон Щтауффенбергом, будь он трижды проклят. Но я полагаю, что их всех уже поставили к стенке. Ты только подумай, Ганс, в какой момент нанесли удар эти презренные предатели! Мне кажется, я просто не выдержу: я лопну, взорвусь от злости и негодования!

Доктор Грефе еще продолжал пьяно митинговать в воротах продсклада, потрясая банкой свиной тушенки, а Крюгель, повернувшись, вяло пошел прочь. Он не видел дороги, шел почти наугад. Единственная мысль колокольным набатом стучала в голове: «Все пропало… пропало… пропало…». Он шел, машинально нащупывая в потайном кармане френча миниатюрный браунинг — подарок Клауса фон Штауффенберга.

Только у барачного крыльца наконец перевел дух. И сразу подумал о Ларенце: вот, оказывается, почему он был срочно вызван в Краков!

Что же последует дальше? Что будет с Пихлером, фон Тресковом и прежде всего с ним, Гансом Крюгелем?!

Долго стоял на крыльце в оцепенении, охваченный мрачной задумчивостью, не замечая часового-эсэсовца, удивленно его разглядывающего.

Над вечерней низиной, над близкими отрогами гор плыли светлые умиротворенные сумерки. Где-то тарахтел движок, рядом из распахнутого окна лилась веселая музыка, от продсклада доносились полупьяные крики мародерствующих «господ офицеров». И над всем миром высоко в небе висела мертвая блестящая, будто никелированная, луна. Это она окрашивала окружающее в призрачный полусвет, все делала неживым, прошлым, полуистлевшим.

Таким все казалось Крюгелю. Теперь, с этого момента…

В барак он так и не вошел. Встряхнувшись, быстро сбежал по ступенькам. Через десять минут он уже беседовал у глухой стены гаража с фельдфебелем Герлихом.

— Завтра в шесть утра выезжаем на условленную встречу.

— Яволь, герр оберст! — без выражения, по-солдатски бодро ответил механик, — Правда, нужно разрешение доктора Грефе, но не беспокойтесь: оно будет. И пропуска будут.

— Необходимо взять с собой противотанковую мину, что-бы потом имитировать подрыв автомобиля. В результате «нападения» партизан или диверсантов. Надеюсь, вы понимаете?

— Яволь, герр оберст! — опять невозмутимо пожал плечами Герлих.

Крюгель помедлил, огляделся по сторонам, сказал тихо, решительно:

— Сюда я потом не вернусь. Я… просто не могу сюда вернуться… Может быть, и вы последуете со мной?

— О, нет! Благодарю вас, герр оберст! Но у меня другой путь: я должен сопровождать доктора Грефе.

— Понято. В таком случае вы вернетесь, выйдя «из боя» с диверсантами. Ну это мы детально продумаем завтра.

Крюгель так и не уснул в эту ночь: перебирал и перечитывал свои бумаги, жег ненужные, тщательно пересматривал все вещи в чемодане, даже в дорожном несессере. Уже завтра к вечеру тут будут хозяйничать «черные молодчики» Ларенца, а скорее всего, он сам лично. Ничего не должно присутствовать лишнего, но и ничто не должно исчезнуть из привычных вещей. Все естественно: очередная служебная поездка и обычный на войне фатальный случай. И появится опись личных вещей «пропавшего без вести» оберста — инженера Ганса Крюгеля.

Интересно, пошлют ли они уведомление на этот счет в Магдебург? Из всех его родственников в живых осталась только тетка фрау Хильда (в столе, кстати, остаются несколько ее писем с обратным адресом).

Закончив дела, он достал бутылку старого коньяка, которую привез еще из Берлина. Пить ему не хотелось, однако стоило пригубить, попробовать. Хотя бы затем, черт побери, чтобы распечатать бутылку (не оставлять же ее неприкосновенной этому подонку Ларенцу!).

Смакуя коньяк, Крюгель усмехнулся неожиданно пришедшей мысли: ведь с завтрашнего дня он уже будет не «герр Крюгель», а «товарищ Крюгель». Он снова вступает в когорту «товарищей», как было восемь лет назад в таежной Черемше.

Что ж, выходит, правы русские: все в этом мире возвращается на круги своя.

Эфир напоминал базарную сумятицу: вопли, выкрики, скороговорка пропагандистских зазывал и четкая дробь военных обозревателей, перемежаемые джазами американских радиомаяков, работавших «на привод». На всех языках звучало имя Адольфа Гитлера в связи с неудавшимся покушением — мир был обескуражен, разочарован.

На ультракоротких волнах в диапазоне армейских радиостанций тоже царил кавардак: сыпались русские, немецкие, польские команды, радиостанции всех родов войск взбаламутили эфир над полем гигантского сражения от Черного до Балтийского моря.

Сержант Анилья тщетно пыталась добиться устойчивой микрофонной связи с «Саратовом» — танковым десантом Вахромеева, который, судя по мощности пробивавшихся сигналов, был уже где-то рядом, буквально в десятке километров. Неудачной, сплошь забитой оказалась рабочая волна, обе запасных — тоже.

К тому же поблизости над Карпатами бушевала летняя гроза — приемник беспрерывно трещал, сыпал электрическими разрядами.