Полукровки

Тетя автостопщика написала ей записку, объясняя, что автостопщик не прогулял, так что, пожалуйста, не беспокойтесь о нем и не сообщайте о прогуле, но они не остановились у школы, чтобы вручить записку.

Из-за следов, сказала тетя автостопщика. Из-за хлебных крошек. Из-за того, что они дважды запоздали с квартплатой как раз в тот самый день, как их «Монте-Карло» [26] сдох. Это был знак. Это означало, что им снова надо в путь. Вервольфы умеют читать мир таким образом, объяснил дядя автостопщика. Это из-за их обостренной чувствительности. Из-за их больших ушей и больших глаз.

Три часа назад они пересекли границу Миссисипи.

– Здесь безопасно? – говорит тетя автостопщика, прижимая его к себе покрепче. Пока видны одни билборды да пастбища.

Дядя автостопщика всем телом наклоняется над рулем.

– Волчье лыко растет только в кино, – говорит он вместо ответа. Затем, специально для автостопщика: – Хочешь знать, что настоящий яд для вервольфа?

Тетя автостопщика тоже смотрит.

– Горчица, – шепотом произносит его дядя это смертоносное слово.

Автостопщик пытается представить, поскольку ел горчицу. Это заставляет его одновременно засмеяться и испытать отвращение.

– Не слушай его, – говорит тетя в ухо автостопщику. – Горчица вкусная.

Он не верит ей. Он всегда будет ненавидеть горчицу, клянется он себе.

– Так где же это место? – говорит тетя автостопщика.

– Прямо здесь, – говорит дядя автостопщика.

Довольно скоро они снижают передачу, преодолевая подъем.

Последний раз они ели десять часов назад.

Когда дядя автостопщика ведет их в заросший персиковый сад, он прислушивается. Не к персикам, а к далекому оленю, который пришел объедать персики.

Это охота.

– Все пройдет гладко, – говорит дядя, еще сильнее наклоняясь над рулем, чтобы увидеть поворот. – Частная собственность, никто об этом не знает, выхода нигде нет. Это хорошее начало. Лучший год.

Его большой фургон медленно дребезжит по решетке над ямой на выходе с пастбища, затем по другой. Дребезжит пять раз, поскольку столько у грузовика осей. Автостопщик считает, чтобы удостовериться, что весь грузовик по-прежнему с ними. К тому времени, когда дорога переходит в грунтовку, дяде приходится включить фары, еще сильнее понизить передачу и дышать только носом.

– И как ты собираешься развернуться? – спрашивает тетя автостопщика.

– Я не ел оленины уже… уже… – говорит дядя, и из угла его рта течет нарочитая слюна.

– А что, если он намазан горчицей? – спрашивает автостопщик, наполовину спрятавшись на коленях у тети, поскольку он знает, что его дядя будет здесь делать. Это часть игры, для которой, как он понимает, он уже слишком большой, но устоять не может: его дядя мотает головой, глаза его горят, рука его долго жмет на сигнал, рот его дергается, словно он кричит об этой горчице на олене.

На самом деле это три сигнала, слившиеся в один. Это противозаконно в девяноста девяти графствах, постоянно говорит дядя автостопщика. С луны слышен лишь один сигнал.

– Здесь? – говорит тетя автостопщика, указывая на левую сторону фургона.

– Ах-х-х, – говорит дядя автостопщика.

Ряды расположенных на равном расстоянии деревьев уходят вдаль. Как солдаты на страже.

– Место обозначено знаком «х», – говорит дядя автостопщика, и когда тот тянется, чтобы увидеть то, о чем говорит его дядя, дядя вынимает мокрый палец изо рта и рисует слюной «х» на лбу автостопщика.

– Тьфу, гадость, – говорит тетя автостопщика.

– Мне на башку не плюнешь, верно? – говорит дядя, накреняя свою сторону грузовика прежде, чем автостопщик успевает дать ему сдачи.

Они оставляют фургон на холостом ходу с включенными фарами.

Автостопщик бежит между кабиной и трейлером, перешагивая через гибкие шланги. Тетя подныривает под трейлер, придерживая волосы наверх, чтобы их не растрепало сорной травой.

Уже почти совсем темно.

Дядя автостопщика нюхает воздух.

– Где они? – говорит он, разжимая и сжимая ладони, словно это какой-то древний вервольфовский прием для приманивания оленей.

– Может, это не то место, – говорит тетя автостопщика. – Разве персиковые деревья не кривые?

– Сколько садов может быть на одной дороге? – говорит дядя автостопщика.

Автостопщик вступает в высокую траву и сорняки, затем отпрыгивает, когда что-то золотое и чешуйчатое отскакивает прочь, издавая самое противное на свете фырканье.

– Думаешь, мы сможем это съесть? – говорит дядя автостопщика. – Насекомых ведь есть не вредно?

– Мы не грязееды, – говорит тетя автостопщика, тоже подходя к нему. К деревьям. – Это не персики. Это… это орех, – говорит она, подходя к первому. – Пекан, верно?

Дядя автостопщика тянется к ветке, трясет ее. Черные плоды осыпают их. Заросли пеканов.

Дядя и тетя автостопщика смотрят друг на друга.

– Это еда, – говорит дядя, садясь на корточки, чтобы подобрать орех, рассматривает его со всех сторон. – Типа того. – Он лущит пекан. Тот выглядит как большое деревянное зерно.

– Нам раз давали такие в школе, – говорит автостопщик.

– Это были грецкие орехи, – говорит его тетя.

– А это не одно и то же? – говорит дядя.

Когда он давит пекан в кулаке, тот трескается со звуком выстрела.