Полукровки

Внутри он тоже древесного цвета. Он протягивает его тете автостопщика.

Она смахивает с него воображаемую пыль и разгрызает его пополам.

Пожевав его несколько секунд, она кивает.

Дядя автостопщика съедает один, два, затем улыбается. Теперь это массовое убийство пеканов. Автостопщик и его тетя держат рубашку дяди как полотенце, и дядя трясет большие ветви деревьев до тех пор, пока рубашка не становится слишком тяжелой, чтобы ее держать. Когда набирается достаточно, чтобы поесть – чтобы десять раз поесть, – тетя и дядя дают себе волю. Поскольку автостопщик любит только ровненькие половинки, а не расколотые, он съедает только один из пяти или около того из тех, что ему удается открыть. И поскольку его руки еще не выросли, он не может открывать их так быстро, как его тетя и дядя. А затем, когда его дядя находит осиное гнездо, это не имеет значения, поскольку дядя дает ему пинка, и оно летит в деревья, а дядя получает укус в шею и плечо.

Автостопщик ест шестой пекан в своей жизни, все осы снова уснули, когда вдруг он слышит звук, не похожий на звук еды.

Это его дядя, крошки тринадцатого или четырнадцатого пекана вылезают из его рта, как крупные опилки.

– Что? – говорит ему тетя автостопщика, и тут дядя автостопщика падает на колени, хватаясь за живот. Затем он валится на бок и стонет, плечи его вздрагивают.

Тетя автостопщика нащупывает дорогу к нему, протягивая руку, чтобы автостопщик оставался на месте.

Прежде, чем она успевает что-то сказать, ее тоже накрывает.

Пеканы.

Они ели слишком быстро и съели слишком много.

Автостопщик роняет тот, который пытался вскрыть, и стоит среди заката, а его тетя и дядя лежат на земле, медленно суча ногами, с перекошенными лицами, с глазами, мокрыми от слез.

И его дядя уже начинает обращаться, поскольку это естественно. Для самозащиты.

– Беги, – говорит тетя автостопщика, отталкивая его, и уже когда она говорит эти слова, ее рот полон новых зубов, глаза ее мутны, их цвет меняется.

Автостопщик падает назад в траву, а затем падает всю дорогу до трейлера, взбирается в кабину и захлопывает дверь, быстро закрывает окно.

Он сидит на среднем сиденье, которое его дядя называет конурой, там переговорник.

Автостопщик снимает его, обматывает спиральный кабель вокруг запястья, как делает его дядя. Затем, по-прежнему делая так, как его учили, он открывает рот за секунду до того, как подносит микрофон к губам. От этого кажется, что слова уже наготове – слова его дяди, его позывной.

– Прием, прием, – снова говорит автостопщик. – Это Оборотень в Небесах, воет вам сверху с… с…

Его дядя рассказал ему эту часть.

– Твое местонахождение? – отвечает какой-то голос.

– Они умирают, – говорит автостопщик и ненавидит себя за свой рыдающий голос.

– Где ты, сынок? – спрашивает другой голос, и автостопщик оглядывается по сторонам, смотрит на ряды деревьев, на сломанный забор, на ветряк.

– Это… не горчица, – говорит он и затем пытается усилить их голоса и теряет их все.

Когда темная длинноногая тень вступает в сияние габаритных огней, автостопщик тянется к сигналу.

Это олениха с детенышем.

Они привыкли к рычащим грузовикам и делают то, что делают. Может, это все же верная дорога и верный сад.

Теперь мать-олениха смотрит на ветровое стекло.

Наконец она дважды дергает хвостиком, словно отгоняя сомнения. Она проходит мимо бампера, даже почти не уходит с дороги, когда ее сдергивает во тьму словно гигантским ртом.

Автостопщик вскарабкивается сзади на водительское кресло, и, поскольку хочет забраться повыше, уйти, он подтягивается еще и руками, не обращая внимания на то, за что хватается для опоры.

Оказывается, что это сигнал. Он гудит громко и долго, поскольку если автостопщик его выпустит, он упадет прежде, чем усядется.

Звук, как и говорит его дядя, долетает до луны и обратно, и где-то в этой длинной громкой петле он поражает сердце олененка, который никогда не слышал, чтобы мир раскалывался вот так. Дядя автостопщика всегда говорит, что олени и кролики на самом деле одно и то же, что годится для одного, годится и для другого. Они чувствительны к теплу. Они любят бегать и смотреть, бегать и смотреть. Их сердца мгновенно останавливаются от любых мелочей.

Это обязано быть правдой.

Олененок падает на подогнувшиеся передние ноги, затем валится целиком.

В этот момент долговязая темная фигура вступает в тускло-оранжевое сияние габаритных огней.

Тетя автостопщика тоже поднимает взгляд на ветровое стекло. Она опускает нос к носу олененка, чтобы удостовериться. А затем опускается сама, чтобы поесть, и начинает с тонкой белой кожи брюшка.

Автостопщик запирает одну дверь, потом другую.

Остаток ночи фургон под ним дрожит, он сидит в конуре, подобрав колени к подбородку, и сосет пакетики с кетчупом. Утром в высокой желтой траве будут спать, свернувшись, два обнаженных человека.

Он на это надеется.

Глава 13

Печальные глаза

Если Арканзас – рай для вервольфов, то Северная Каролина – наш ад.

По крайней мере, конкретно для нас.