Полынь и мёд

– Ты не видел фотографии? – только и повторяет, когда таксист убирается наконец из нашего двора. – Не видел?

– Ксюша, о чём ты вообще? Какие нахрен фотографии? Я сейчас с ума сойду, точно тебе говорю.

Хватаю её за руку, второй сжимаю крепче ручку чёртового чемодана и почти волоком тащу явно слетевшую с катушек Ксюшу к подъезду. Всю дорогу она бормочет о каких-то фотках, трёт лицо, смотрит на меня с надеждой, а я мечтаю лишь об одном: скорее разобраться во всём этом.

В квартире горит свет и пахнет выпечкой. Её аромат заставляет улыбнуться, а слюна сама собой вырабатывается в удвоенном количестве.

– Значит, ты напекла пироги, собрала чемодан и решила бросить меня? – спрашиваю, запирая нас в квартире. – Даже свет не выключила.

– Не выключила, – кивает, растирая нервным жестом свою шею. Трёт и трёт, будто дырку хочет там проделать.

– То есть ты подумала даже о моей фобии, вспомнила любимое моё блюдо и ушла. Я всё правильно сказал, ничего не забыл?

Ксюша кивает и садится на пуф в прихожей, будто силы разом её покинули.

– Девочка моя, что с тобой такое? – Присаживаюсь на корточки напротив и глажу Ксюшу по бледной щеке. Мне совсем не нравится её состояние, но как помочь я не знаю. – Не молчи, пожалуйста, я ведь могу понапридумывать себе чёрт знает что. Ты же знаешь меня.

Ксюша слабо улыбается и запускает пальцы в мои волосы, ероша на макушке.

– Мне кажется, я сейчас в обморок упаду, – говорит, виновато улыбаясь, и я успеваю подхватить её, а не то бы на пол свалилась. – Прости меня, пожалуйста, прости. Я такая дура, настоящая идиотка. Безвольная, даже уйти не смогла. Прости.

– Точно меня до ручки доведёшь сегодня. – Поднимаю Ксюшу в воздух, а она совсем лёгкая. Не разуваясь, несу её в спальню. – Ты не спала, да? Сколько ты уже на ногах? С ума сошла.

Она едва заметно пожимает плечами, а робкая и очень виноватая улыбка не сходит с её губ.

– Не знаю. Я тебя ждала, ты не шёл. Я же думала, ты не вернёшься. Думала, что бросил меня. Из-за фотографий этих проклятых.

Я снова хочу узнать, что это за фотки такие злополучные, но стоит только положить Ксюшу на кровать, как она хватает меня за пальцы и, вздрогнув всем телом, засыпает. Просто проваливается в сон, наплевав на одежду и обувь.

Ничего не понимаю. Усталость наваливается тяжёлой плитой на плечи, и всё, чего я хочу сейчас – лечь рядом с Ксюшей, сгрести её в охапку и проспать часов шестнадцать. Но нужно хотя бы душ принять, а то кострищем несёт за версту.

Ледяной душ приводит мысли в что-то приблизительно похожее на норму, а аппетит, потревоженный сладким запахом свежей сдобы, напоминает о себе громким урчанием. Вот сейчас съем пирожок и сразу спать пойду. Иначе ведь не усну.

В кухне светло, а за окном окончательно просыпается город. Я смотрю на копошащихся внизу людей, пытаюсь отвлечься, но слова Ксюши о каких-то фотографиях не дают покоя. О чём она вообще? Что успело стрястись в её жизни, пока я разгребал своё дерьмо? Куда она вляпалась?

Это точно что-то с её семейкой связанное… печёнкой чувствую, что не зря я места не мог себе найти.

Круглое блюдо на высокой хромированной ножке стоит в самом центре идеально чистого стола, а под тонкой льняной салфеткой угадываются контуры пирожков. Наверняка с яблоками. Откидываю кусок белоснежной тряпки и пару мгновений смотрю на блюдо. Красота! Большие и румяные, пирожки так и манят к себе. Только вот что это за бумажка? Прощальное письмо?

Усмехаюсь, потому что такая сентиментальная чепуха – в Ксюшином репертуаре. Вытаскиваю листок из-под блюда, раскрываю и, присев на стул, читаю. И да, теперь я могу официально заявить: количество бреда в моей жизни превысило все допустимые нормы.

С каждым прочитанным словом, с каждой фразой в моих лёгких всё меньше кислорода. Я задыхаюсь во всех смыслах этого слова. Перед глазами пляшут кровавые черти, а сердце колотится где-то в горле, угрожая в любую секунду выскочить наружу.

По десять раз перечитываю каждую фразу, пытаюсь как-то осмыслить их, но в голове такая каша, что впору ложками хлебать. Это какая-то дикая, ни во что не укладывающаяся хрень. Я впитываю информацию маленькими порциями, потому что боюсь передоза – шоком, отвращением, чьим-то скотством. И каждый раз, после новой волны отвращения, отрываю взгляд от сильно измятого моими пальцами листа и смотрю в окно. Мне уже не хочется есть, не хочется пить. Вернее хочется напиться, но это вряд ли поможет.

Верю ли я в то, что написала Ксюша? Да. Мне даже не нужно задумываться, чтобы ответить на этот вопрос. И дело даже не в любви, и не в отношениях между нами, когда Ксения ни разу не дала повода усомниться в себе – нет, не во всей этой романтической чепухе и моральных постулатах дело. Дело в том, что я слишком хорошо знаю, на какую подлость готовы близкие люди. Я, наверное, никогда не жил в стране радужных единорогов – меня с детства научили быть настороже. Да, у меня куча проблем с доверием, но не в этот раз. Потому что моя добрая и милосердная девочка просто не способна выдумать вот это вот всё. На такое способны настоящие извращенцы, точно говорю.