Полынья

Кровать Нины стояла у окна. С обеих сторон ее сидело по девочке. Если бы у обеих были белые волосы, Егор подумал бы, что у него двоится в глазах. Но у одной девочки, что сидела слева, были темные волосы, у другой — светлые. Значит, это обе живые девчушки, у него вовсе не двоится в глазах.

«А, это ее дочери или те, из-за которых…» — успел подумать ой и тут увидел лицо Нины. Большие серые глаза, застигнутые врасплох, так и остались распахнутыми ему навстречу. В них за короткое мгновение отразились все переживания живого, живущего человека: и удивление, и неверие, и вера, и страх, и радость. Они жили!

Нина молча ждала, когда он подойдет к кровати, а когда он подошел, чуть приподняла от подушки голову. Простыня, прикрывающая до половины ее лицо, сползла, и Егор увидел ее темные искусанные губы, темный подбородок, обметанный лихорадкой. И все это в зеленке, обычной, какой мажут болячки у ребятишек.

— Как они тебя измазали, — сказал он, возмущаясь, за короткие секунды, может быть, пережив почти то же, что пережила и она.

Он увидел, как она засмеялась, прикрывая рот рукой и охая от боли в губах. В руках ее была кукла, и она ее пестрым сарафанчиком прикрыла свой подбородок. Но вдруг лицо Нины сделалось серьезным, поискала глазами девочек, они теперь стояли рядом у нее в ногах, и глаза ее потеплели:

— Ну, девочки, спасибо вам за куклу. Я без вас буду играть. До свидания!

Когда они вышли, Нина вздохнув, сказала:

— Новые мои дочки. Это я их снова выродила… — И к Егору: — Сядь. — Нина взяла его руку в свою. Рука у нее была сухая и горячая.

— Я вернулась сегодня ночью, — сказала она так спокойно и буднично, будто сообщала, что приехала с Раннамыйза в город. — Я побывала там, знаешь, откуда не возвращаются. Молчи, я ведь понимаю это лучше тебя. Но я вернулась. Нептун все же отпустил меня. Да… — будто вспомнила она что-то, — ты не зови меня больше Морем. Он ревнует. Море должно быть подвластно ему, а я не подвластна. Вот и бесится старик…

— Нина, морюшко мое!

— Молчи! Я знала, что ты приедешь, только мне хотелось, чтобы не опоздал. Теперь мне нечего бояться.

— Нина!

— Ты долго у меня пробудешь?

— Сколько тебе надо. Жаль, что еще не могу быть все время.

— Спасибо. Не думай об этом…

Разговор утомил ее. Серые, единственные для него в мире глаза устало прикрылись. Он встал и, пятясь и не отрывая взгляда от лица ее, вышел из палаты.

В широком коридоре с большими оконными проемами по-прежнему бушевал белый свет ясного зимнего дня.