Полынья

— Вот! Я не могу вас судить за прошлое, а за то, что жизнь мне и Варе поломали, — за это сужу.

И зашагал скорым шагом, но не таким скорым, чтобы Роман мог подумать, что Егор от него бежит. Роман мог бы догнать его, но не стал догонять.

47

Егор получил это письмо от Нины уже после Нового года. В канун праздника на заводе шел «великий штурм Кенигсберга», и Егор весь день намеревался съездить на почту, но так и не сумел, а когда вырвался, окошко «до востребования» было уже прикрыто изнутри фанерным щитком.

Наверно, лучше, что письмо он получил именно сейчас. С Новым годом схлынула бы радость, принесенная Ниной, а сейчас она останется с ним на долгие дни, до следующего письма.

Письмо было с ним, он еще не выучил его и не утопил в какой-нибудь промоине на Шумше, и, не дойдя до завода квартала два, остановился, вынул его из кармана, снова стал читать, слыша за каждым словом глубокий и низкий голос Нины.

«Посылаю Человеку вьюжную песню Сурового Моря. В зеленых иголках ели еще звучит мелодия песни, забытой на берегу, в белую ночь. Все здесь ждет, когда те двое вновь увидят седые звезды и подарят Морю тепло своих рук. «Любовь и мысль — вот радость и сила жизни». Ах, как тоскует по Человеку Суровое Море в эту Новогоднюю ночь, желая Человеку счастья».

И опять о себе и все и ничего. И опять она отдавала ему свои чувства и не включала в свою жизнь. И опять письмо ее, уместившееся на одной стороне со странным неновогодним и в то же время и новогодним рисунком — лань среди сыпучих снегов севера, опустила голову, как будто ищет корм, — раскрыло ему всю ее, Нину, и не раскрыло ничего. И опять оно волновало его так, как ничто никогда не волновало. И опять новое, не встречавшееся ему сочетание слов: «любовь и мысль — вот радость и сила жизни». Да, любовь и мысль, чувство и разум — разве это не счастье жизни, на самом деле? Разве это не радость? О чем она думала, когда писала эти слова, достойные стать девизом?

В конверте оказался еще один листок: копия ответа главного специалиста по психоневрологии Минздрава З. Свинцовой на письмо Нины. Егор пробежал строчку за строчкой. После всяческих оговорок сказанные, будто сквозь зубы, слова: «Нет оснований для отказа от психотерапевтических приемов, используемых доктором Казимирским»… Нина подчеркнула эти строчки. Карандаш ходил хлестко и нетерпеливо.

Какая все-таки победа — эти две короткие строчки, написанные через силу и тщательно, очень тщательно отредактированные — как бы не переборщить!

Дома его ждала телеграмма от Нины. В ней сообщалось, что она собрала первую группу, смешанную, — и он понял, что Нина уже так овладела эстонским языком, что может проводить сеансы, — он, этот сеанс, назначен на 15 января, и она ждет его с дочерью.

Варя долго читала телеграмму, Егору показалось, что она искала в ней какой-то другой смысл, но, должно быть, не нашла и заметила только:

— Что же она, эта Астафьева, со всеми так надрывается? Столько денег ухлопала!

Егор пожал плечами. На миг возникло желание обо всем рассказать, но, как и в прошлый раз, остановил себя. Из-за дочери. Все может полететь к чертям, и тогда он не попадет ни к Казимирскому, ни к Нине. Дочь, дочь, об остальном — время покажет. Время — лучшая проверка чувств…

У него было хорошее настроение, когда он собирался в Таллин. Все дни он думал о Таллине и о Нине, и о дочери, с которой может произойти чудо. Он-то видел, как это бывает. Роман отпустил Егора без слова. Донна Анна, обладающая каким-то невероятным нюхом, который ей помогал безошибочно ориентироваться в событиях, на этот раз была рада Егоровой поездке.

У Ирины было тоже хорошее настроение. Она то играла со Славкой, то напевала что-то, и лишь временами забивалась куда-нибудь в потайное место и плакала.

Вечером Егор послал Нине телеграмму, сообщил о выезде.

Он еще не знал, да и знать не мог, что произойдет в то самое утро, когда он помашет рукой провожающим, оставшимся на Новоградском перроне — Славке, Варе, Ивану Летову и Эдгару и что ждет его в Москве короткая и секущая по глазам, как вспышка молнии, телеграмма:

«Нина при смерти. Приезжайте. Мама».

Дочь будет, тормошить его, спрашивая: «Пап, па-ап, что с тобой? Почему ты такой бледный?»

48

— Побрейтесь. Рубашка свежая есть с собой?

— Есть.

— Может, ванну примете?

— Ванну?