Поменяться местами

А еще дети. Все тридцать восемь учеников начальной школы Хэмли сгрудились вокруг Джексона. Как и я, они одеты в белое – большинство их нарядов явно сшито из простыней, – и в руках у них мешочки с конфетти, которые они будут разбрасывать по пути.

Хотя одна особенная девочка нарядилась мандаринкой.

– Пасхальный кролик! – восклицает Саманта.

Она с разбегу обнимает меня, а Джексон бежит за ней следом. Тут-то он и замечает мое белое платье и голые плечи. Он замирает в изумлении, не в силах оторвать от меня взгляд. Я прикусываю губу, стараясь сдержать улыбку.

– Ты как королева! – говорит Саманта.

– О, спасибо!

– Или привидение! – добавляет она.

Это уже не так приятно.

Джексон откашливается.

– Обещал я провезти тебя с шиком? – Он кивает мне за спину.

Я оборачиваюсь. На дороге стоит его пикап, утопающий в ленточках и цветах. Окно со стороны водителя опускается, обезглавив гвоздику, и только тогда появляется Арнольд.

– Карета подана! – кричит он.

– Участвуете в первомайском шествии? – кричу я в ответ. – Но Арнольд, как же ваша репутация сварливого деревенского затворника?

– А ну быстро в кузов, пока я не передумал!

Джексон целует Саманту и отправляет ее к другим детям, а мне помогает забраться в пикап.

Мы стоим бок о бок и смотрим друг на друга, ветер развевает наши волосы. И меня наполняет радость: я рада быть здесь; рада, что сделала этот безумный выбор и решила пожить бабушкиной жизнью; рада, что Джексон искренне улыбается и на щеках его видны ямочки. Сзади нас раздается возбужденная болтовня, все занимают свои места. Джексон дважды стучит по крыше грузовика, и мы отправляемся в путь со скоростью пять километров в час и с пестрой, веселой первомайской процессией позади нас.

* * *

Последний раз я была пьяна… уже не вспомню когда. Вроде бы в последний рабочий день Матео. И то я была слишком уставшей, чтобы по-настоящему напиться, так что ограничилась двумя «Лонг-Айлендами» и затем заснула в метро – и ничто так не протрезвляет, как долгая и дорогая поездка домой с другого конца города.

Но сейчас я выпила манговый «Дайкири», у меня кружится голова от неумелого танца вокруг Майского дерева, и я счастлива. Счастлива-счастлива-счастлива. По предварительным подсчетам, мы собрали больше тысячи фунтов на помощь людям вроде Карлы, их родным, сиделкам. Прямо сейчас это кажется самой замечательной новостью в мире.

Пробираюсь к большому костру, устроенному на поле, где я впервые гуляла с Хэнком. Темнеет, но киоски с едой еще работают, и самые большие очереди около тех, где разливают тропические коктейли. А на заднем плане темнеют живописные йоркширские холмы.

Как же я буду скучать по этому месту. Хоть бы сегодняшний день длился вечно.

– Гляжу, кое-кто уже хорошенький, – замечает Арнольд, поднимая свой бокал.

Костер за его спиной разгорается все сильнее. Я подхожу ближе и чувствую его тепло, протягивая руки навстречу жару. Приходит Джексон и передает Арнольду коктейль, украшенный ломтиком дыни. Они стоят бок о бок, как родные отец и сын, и не важно, что мать Джексона ушла от Арнольда. Семья штука сложная, но если слушать сердце и идти своим путем, все может сложиться идеально.

Джексон поднимает глаза к небу.

– Завтра будет дождь.

– Мой пасынок, – объявляет Арнольд, – явился с дурными знамениями! Не видишь, даме весело? Не порть настроение.

Джексон бормочет извинения. Он наклоняется, чтобы поставить на землю пустой стакан, и слегка пошатывается, когда выпрямляется.

– Что, уже тоже хорош? – удивляюсь я. – Интересно! Узнаем, каков пьяный Джексон!

– Стоит признать, – говорит он, выдергивая цветы из своего венка, – пьяный Джексон становится чересчур общительным.

Арнольд с извинениями машет в сторону кустов и удаляется. Мы с Джексоном садимся на самодельную лавку у костра. Его лицо такое мужественное в отсветах пламени. Мое сердце начинает бешено колотиться – ох, зря мы сели так близко. Я слишком много думаю об этом человеке.

– Саманта тебя обожает. Правда, до сих пор считает тебя Пасхальным кроликом. Говорит, ты просто в отпуске до следующего года.

Я слегка расслабляюсь. Тема для беседы вполне безобидная.

– Она замечательная. Особенно в костюме мандаринки.

Джексон смотрит на меня искоса.

– Ты в курсе, что она измазала твои волосы глазурью, когда сидела у тебя на плечах?

Я подношу руку к голове и издаю стон.

– Кошмар. Прочесать я это точно не смогу. Почему никто не сказал?

– Все слишком пьяны, чтобы заметить. Кроме меня.

– Кроме тебя, значит? Я думала, что ты пьян до стадии излишней откровенности.

Он поворачивается ко мне, его глаза такие яркие в свете костра.

– Еще как пьян. Весь день я смотрю только на тебя. – Я замираю. Сердце колотится в ушах, в горле, везде. – Лина…

– Мне нужно вернуться к…

Он накрывает мою руку своей. Волна жара и ледяного холода окатывает тело, как бывает при страстном поцелуе – а он всего лишь коснулся моих пальцев.

– Лина Коттон, ты великолепная. Ты добрая, и красивая, и абсолютно неудержимая. А твоя привычка вот так трогать волосы… – Джексон делает глубокий вдох.

Я опускаю руку – даже не заметила, что накручиваю прядь.