Поместье. Книга II

Когда Азриэл распрощался со Стефаном Ламой, было уже полпервого. Азриэл пошел домой. Ему казалось, что горечь всей его жизни превратилась в горечь во рту. Он замерз, в носу свербило, болела голова, ноги были как ватные. Приходилось сплевывать на каждом шагу. «Что со мной? Заболел, что ли? Или с ума схожу?» Разговор с любовником сестры оставил тяжелое впечатление, а собственные слова о том, что любые усилия бесполезны, подействовали, как яд. «Что я тут делаю? Взять да к чертовой матери покончить со всем этим раз и навсегда, — думал Азриэл. — С Шайндл — это все равно не жизнь. Чем дальше, тем тоскливее. Сумасшедшие и полусумасшедшие донимают, как мухи. Ничего не достиг, даже позаниматься времени нет. Тошнит от этой рутины. Надеяться? А на что мне надеяться? Все проиграл, все потерял. Идиот я все-таки. Мог бы на Ольге жениться, карьеру сделать, но ради дочки Калмана Якоби всем пожертвовал. Ну, те, кто добровольно идет на гибель, не имеют права на что-то претендовать. Для овец, которые отдают себя на съедение волкам, рая не предусмотрено…» Надо прибавить шагу, ему в семь утра вставать. Но он по-прежнему еле переставлял ноги. Ерунда, не важно… «Эх, и зачем я детей наплодил! — вдруг подумал он с болью. — Придется, значит, дальше тянуть эту канитель!» Он разозлился на Шайндл. Просил же ее аборт сделать, но она из тех, что только и умеют размножаться, как кролики. У нее одна задача — добавлять ему побольше забот. Азриэл чуть не задохнулся от гнева. «Ничего, я еще отомщу. Уйду от нее. Вот если бы я умер? Жили бы они себе дальше, она бы, наверно, опять замуж вышла. А я, дурак, должен костьми ложиться ради этих паразитов!..»

Он подошел к воротам и несколько раз дернул звонок. Пошло оно все к черту! Чтоб им провалиться!..

Дворник открыл, недовольно ворча. Азриэл даже не приготовил для него монетку. В темноте поднялся по лестнице. Черти? А интересно было бы, если бы они существовали. Это значило бы: все-таки что-то есть… Что-то такое, что не прошло через мясную лавку Дарвина… Войдя, Азриэл сразу заметил, что в комнате горит свет. «Еще не ложился, негодяй, — покачал головой Азриэл. — Сидит над какой-нибудь дурацкой книгой, глаза портит. Юриспруденция! Законы джунглей!..» Он открыл дверь и увидел сына. Юзек сидел в кресле, тужурка расстегнута, руки на коленях, волосы взъерошены. Всегда спокойный, застегнутый на все пуговицы, сейчас он выглядел взволнованным и растерянным. «Что это с ним?» — подумал Азриэл.

— Почему не спишь? — спросил он вслух. — Что уставился в одну точку? Раздевайся и ложись.

Юзек даже не пошевелился.

— Папа, мне надо с тобой поговорить.

— О чем? — Азриэл почувствовал беспокойство. — Ночь на дворе. Мне уже вставать скоро.

— Папа, сядь.

— Да что случилось-то? Говори давай.

— Я не пойду в университет.

Азриэл нахмурился.

— А куда? Лавочку откроешь?

— Уеду отсюда.

— Куда уедешь? Черт возьми, да что с тобой?

— В Палестину.

— Ну, счастливого пути! — усмехнулся Азриэл. — Праматери Рахили привет передавай.

— Папа, я не шучу.

— Ты что, каких-то речей наслушался или брошюру Пинскера[100] прочитал?

— Все гораздо серьезней, чем ты думаешь.

— Что серьезней, чего ты мне голову дуришь? Или выкладывай все по порядку, или вообще хватит об этом. Я не могу из тебя каждое слово тянуть.

— Почему ты сегодня такой злой?

— Не твое дело! Мне поспать надо хоть пару часов. Даже лошадь без отдыха пахать не может.

— Папа, лучше я тебе завтра все расскажу.

— Нет уж, давай сегодня. Только покороче. Ну, я слушаю! Куда ты ехать собрался, какая муха тебя укусила?

— Я этого не выдержу…

— Чего не выдержишь? Что опять язык проглотил?

— Антисемитизма этого. Ты не знаешь, через что я в гимназии прошел, я тебе никогда не рассказывал, смысла не было. Но теперь скажу. Мне там проходу не давали, все, учителя, ученики. Сто раз на дню, если не тысячу, напоминали, что я еврей. Ты экстерном учился, а я в гимназию каждый день ходил. Меня там даже били, и не раз. Но теперь такое случилось…

— Что случилось?

— Еще с двумя студентами к Лудсу пошли. Сидим за столиком, никого не трогаем, вдруг двое заходят и начинают к нам цепляться, оскорблять. А потом один сорвал с меня фуражку и швырнул на пол. Я его на дуэль вызвал, а он ответил, что от жидов вызов не принимает. И ударил меня…

— А ты почему его не ударил? Вас же трое было.

— Он меня выше на голову. А те двое испугались. Над нами все кафе смеялось, кто-то в мою фуражку еще и воды налил. Так что я и фуражку потерял, и честь. Нет, папа, я так больше не могу! Лучше умереть, чем так жить.

— Мы две тысячи лет так жили.

— Вот и хватит. С меня довольно. Тот, кому в шапку воду льют, а он молчит — червь, а не человек.

Азриэл почувствовал жар в груди.

— Ты прав. Но Палестина — не выход.

— А где выход? Я все обдумал. Если не уехать, то мне только застрелиться остается. Сперва его застрелить, а потом самому. Хотя я его не узнаю, если встречу. Такой удар получил, что всю жизнь не оправиться.

— Когда это было?

— Вчера.

— Вчера? А что же твои товарищи?