Поместье. Книга II

Дорогая Сабина!

Я писал тебе уже дважды, из Монте-Карло и из Парижа, но ты не посчитала нужным ответить. И вот теперь я пишу тебе из Нью-Йорка в третий и последний раз. Не в моем характере перекладывать свою вину на кого-то другого. Но такова, видно, моя судьба, иначе я не могу объяснить, почему за последний год я наделал столько глупостей. Я сам себя загнал в угол и не вижу выхода. Ты, наверно, заметила, что у меня даже почерк изменился. С шести утра и до позднего вечера я работаю на станке, делаю крышки для консервных банок. Я и так всегда был на стороне эксплуатируемых, но не представлял себе, что фабрика или мастерская, «шап», как ее здесь называют, — это сущий ад: грохот, вонь, пыль и бесконечная ругань мастера. Не знал, что день, час или даже десять минут могут тянуться так долго. Ноги болят, в глазах рябит, голову будто сверлом сверлят, и это шесть дней в неделю за пять долларов. Стою у станка и нажимаю на педаль, так сгибается полоса жести. Первую половину дня не могу дождаться гудка на «ланч». Перекусить ходим в забегаловку при пекарне. Едят там стоя или сидя на высоких одноногих табуретках, такие только американцы могли придумать, они на всем экономят. А после обеда не могу дождаться гудка, который означает, что рабочий день кончился и можно идти домой. Дом, где я живу, стоит возле самого элевейтера. Это такая железная дорога, поезд проходит буквально под окном, и в комнате вся мебель дрожит. Меня уверяют, что я к этому скоро привыкну, но такая привычка — сама по себе плевок в лицо всему человечеству. Одно утешение: я изучаю новую сторону жизни, смотрю, так сказать, суровой правде в глаза.

О Нью-Йорке можно рассказывать бесконечно. Этот город окончательно лишает душевного равновесия, здесь сам хаос свил себе гнездо. Тут все поставлено с ног на голову. Что у нас в Европе прекрасно, то здесь отвратительно, что вызывает у нас улыбку, то воспринимают здесь всерьез. Тут якобы свобода и демократия, но на выборах покупают голоса, как на базаре, и в открытую берут взятки. Здесь правят продажный полицейский, мясник и пивовар, это их город, их философия и эстетика. Здесь даже к смерти относятся без всякого почтения, похоронное бюро стоит между парикмахерской и рестораном. Кладбища не огорожены, могилы заброшены. Конюшня — а напротив больница. Женщины сидят в барах и пьют пиво огромными кружками. Мужчины могут говорить только о боксерах и цирковых атлетах. На тротуарах сидят негры — чистильщики обуви, на площадях выступают ораторы. Даже религиозные обряды совершают на улице. От местной архитектуры свихнуться можно. Пытаюсь читать на английском газеты, но в них ни слова о международном положении, только о браках, похоронах и развлечениях. Мистер такой-то вернулся из-за границы, миссис такая-то уезжает за границу, мисс такая-то выходит замуж. Проповеди священников, пасторов и рабаев[104]

преподносятся, как открытие Северного полюса. А дальше — реклама. Рекламируют себя даже церкви и спиритуалисты. Жара тут непереносимая, печет как в аду. Постоянно что-то загорается, и пожарные ездят туда-сюда. Я уже побывал на знаменитом Кони-Айленде. Он от меня далеко, надо добираться паромом. Только там я понял истинное значение слова «плебс». Шум, крики — не описать. Едят сосиски (их тут почему-то называют горячими собаками), выстраиваются в очередь к гадалкам и астрологам, ломятся в паноптикум, чтобы поглазеть на двухголовую женщину, на полудевушку-полузмею, на то, как борются карлик с великаном, на восковые фигуры королей, президентов, римских пап и известных преступников, и все не переставая сосут карамель и грызут орехи. А посреди толпы стоит монах или миссионер и орет в рупор, что второе пришествие близко и надо срочно спасать душу. Не поверишь, но мы с Соней, чтобы развеять скуку, покатались на карусели, а я даже попробовал жевать табак. Да, янки жуют табак, представляешь? В общем, Кони-Айланд — это смех сквозь слезы.

Впрочем, хватит жалоб. Есть в Нью-Йорке и что-то хорошее. Здесь даже выходит социалистическая газета на немецком, правда, ее социализм довольно вялый. Евреи играют тут важную роль, особенно немецкие евреи. Кто-то сказал мне, что каждый открывает свою Америку, каждый сам себе Колумб.

Пишу тебе, потому что узнал печальную новость о кончине твоего отца. Соня сказала мне об этом еще в Париже, но я все тянул с соболезнованиями. Фактически он был моим единственным другом и защитником в семье, и я искренне сожалею, что омрачил его последние дни. Но не стоит сочувствовать умершим, ведь это счастье — покинуть этот уродливый мир с его бессмысленными стремлениями и пустыми надеждами. Невозможно описать, что я тут переживаю каждый день. Я буквально потерял почву под ногами. У меня наступил полный духовный паралич. Чем больше думаю о своих поступках, о том, что я сделал несчастными тебя, ребенка, своих родителей и себя тоже, тем сильнее мне кажется, что я заколдован или вообще мертв и нахожусь в аду. Соня говорит, ты настаиваешь, чтобы я прислал тебе еврейское свидетельство о расторжении брака. Разумеется, пришлю, но прошу тебя об одном одолжении: напиши мне, как там Кубусь, и пришли его недавнюю фотографию. Ты ведь не будешь отрицать, что он мой сын, а я его отец. Я же тем временем найду раввина (к ним тут обращаются «доктор» или «преподобный»), который нас разведет. Надеюсь, ты простишь мне зло, которое я тебе причинил. Хочу, чтобы ты знала: в Париже я получил длинное письмо от Клары. Она попросила прощения, написала, что хочет ко мне приехать, но я даже не ответил. Эта женщина разрушила мою жизнь и убила во мне веру в людей. Я больше никогда не женюсь, можешь не сомневаться. На мой взгляд, американская семья — это пародия и издевательство. Забыл рассказать, что Соня работает на швейной фабрике, научилась шить на машинке (здесь это называется «оперейтор»). Соне, наверно, еще тяжелее, чем мне, но ей хватает мужества, чтобы не унывать. Каждый день после работы она ходит на курсы английского. Как-то весь субботний вечер простояла в очереди, чтобы попасть в оперу на Патти[105], которая недавно покорила Петербург. И у нее еще хватает сил ходить на выступления всяких ораторов.

Я пока так ничего и не решил. Бывают дни, когда уже готов вернуться в Европу, только на билет не хватает. Но есть и планы поселиться в какой-нибудь еврейской колонии среди девственных лесов или прерий, подальше от так называемой цивилизации. Несколько колоний основало тут общество «Ам олам». Некоторые уже развалились, но другие не хотят сдаваться, несмотря на тяжелейшие условия. Иногда бываю в одной молодой компании. Здесь, в определенном смысле, политикой интересуются больше, чем в России. Приезжают известные социалисты из Германии, из Англии даже приезжала дочь Карла Маркса. Много говорят об анархии и о том, что нескольких революционеров приговорили к смертной казни. Но мне кажется, не знаю почему, что это не слишком искренне. Чего-то не хватает, не могу понять чего. Мне тут одиноко, и это, конечно, влияет на настроение. Надеюсь, в этот раз ты ответишь. Напиши быстрее, а то я могу вскоре отправиться обратно в Европу или куда-нибудь в штат Орегон, недалеко от Тихоокеанского побережья. Но одно могу сказать точно: в Нью-Йорке я не останусь. Прости за все, поцелуй Кубуся много-много раз.

Твой

Александр