Поместье. Книга II

— С праздником, — сказал Азриэл по-еврейски.

— И вас также! — засмеялась Эстер.

Она подумала, что он пошутил. Но сразу нахмурилась и перешла на польский.

— Вы опоздали ровно на два часа. Мы вас к ужину ждали. Что случилось? В синагоге были?

— Как вам сказать…

— Ладно, входите. Ребенок спит. Мы думали, вы уже не придете.

Эстер состроила ему глазки. Она знала его еще студентом, они даже пару раз целовались в коридоре. Тогда Арон Липман был духовным наставником Миреле. Ципкин вел кружок. Соня Рабинович и Вера Харлап непрерывно ссорились. А теперь Арон Липман где-то в Палестине, Миреле сидит в Цитадели, Ципкин странствует по Америке. Ни Веры, ни Сони нет в живых. Она, Эстер Ройзнер, за эти годы тоже через многое прошла. Бывало, влюблялась, и слегка, и по-настоящему. Несколько раз была арестована, правда, ее вскоре выпускали. Но все эти события совершенно на ней не отразились: ни одной морщинки, ни одного седого волоса. Осталась как была. По-прежнему на все готова ради народа («ради нашего дела», как теперь говорят), все также знакомится с молодыми людьми, участвует в дискуссиях, ходит на свидания, смотрит на луну. И при этом превосходно шьет и умеет находить богатых клиенток. Эстер сама о себе говорит, что она дамочка что надо. Только одному она так и не научилась — писать. Если нужно написать письмо, приходится кого-нибудь просить. Неграмотность — ее единственная трагедия.

3

Азриэл увидел всех сразу, как на сцене, когда поднимают занавес: горбунья Эдзя стояла у этажерки и перебирала книги, другая девушка, с вьющимися светлыми волосами, румяная и голубоглазая, сидела на диване. У нее на коленях лежал журнал. Молодой брюнет в пенсне, черной блузе и полосатых брюках курил папиросу и беседовал с толстым коротышкой — нечисто выбритое, жирное лицо, засаленный воротник, на лысине три волосины. С первого взгляда не понять, то ли из интеллигентов, то ли из рабочих. На пиджаке пятна, похожие на клейстер, во рту сигара.

— Вот он, гость, который заставил себя ждать, — сказала Эстер по-польски. — Эдзя, вы с ним знакомы. Это доктор Бабад, брат Миры. Это Кароля, это Каменецкий, это Блайвайс.

— Очень приятно, очень приятно, — раздалось со всех сторон.

— А мы уже думали, вы не придете, — сказала Эдзя.

— Да, я задержался.

— Вы не заслужили ужина, но иногда человек получает больше, чем заслуживает, — кокетливо сказала Эстер Ройзнер. — Что будете есть?

— У нас сегодня ветчина в честь Йом-Кипура! — добавила Эдзя.

— Даже не предлагайте ему, он только что из синагоги! — крикнула Эстер.

— Как, правда?

Все засмеялись, кроме толстяка Блайвайса.

— А что смешного? — спросил он. — В синагоге на Тломацкой интеллигентов полно. Одни приходят концерт послушать, другие — из-за родителей, соседей или просто чтобы у полиции подозрений не вызывать. В прошлом году, в это же время, я был в Петербурге. И куда, по-вашему, я пошел на Йом-Кипур? В синагогу! Надо было там кое с кем встретиться. На Офицерской улице[118] роскошное здание построили, в сотни тысяч рублей обошлось. На открытии два года назад генералы были, полковники, всё высшее начальство. Генералы Грессар, Лихачев и Лебедев Тору целовали своими вонючими губами, свиньи чертовы. Раввин Драбкин речь произнес на русском языке. Само собой, властям комплиментов наговорил. Я об этом от одной его родственницы знаю. Симпатичная девушка, из наших. Рассказала, до полной нелепости дошло. В своей речи раввин заявил, что в России миновало время, когда евреев притесняли — ни больше ни меньше. И это как раз когда издали дюжину новых законов против евреев. Как вы можете объяснить такое поведение, доктор Бабад?

Наверно, Блайвайс был из России, он говорил по-польски с русским акцентом. Все притихли.

— А что тут объяснять? Просто польстил властям.