Помощник. Книга о Паланке

Близился вечер, но жара все не спадала. Внизу, у излучины реки, остановилась группа женщин, возвращающихся с полей. Это все были крепкие, крупные, белотелые женщины, как бы без лиц и рук, загоревших на жарком южном солнце дочерна уже с ранней весны. Раздевались они за деревьями и кустами. С дороги их видно не было, но отсюда — сверху — они были как на ладони. Женщины оголялись без стеснения, не спеша, обнажая крепкие ноги, широкие животы и полные груди… словно под покровом темноты. Их освобождала от стыда не только изнуряющая жара, тяжелая работа, ежедневное взаимное общение, но и странная сила этой земли, манящий запах сена, кустарника, травы и ленивой теплой реки. В воду они входили не торопясь, покорно, держась только за горло, чтобы не закричать от блаженства. Другой рукой заслоняли себе глаза и от заходящего солнца, отсветы которого сверкали на спокойной глади, и от предчувствия жаркой южной ночи, а река в тени густой, непроницаемой зелени трав, кустарника и деревьев, там, где на ее поверхности просвечивали длинные белые тела, была темной и чудесно зеленела.

Он смотрел на эти белые женские тела, медленно погружающиеся в воду, с тоской и жадностью, словно на нечто олицетворяющее его мечты — об успехе, богатстве, размахе, плодотворности, надежности и прочности. В этом образе как бы скрывался основной смысл его жизни.

Господи, как притягивает его эта река.

Каждый раз он чувствовал, что никогда не мог бы ее покинуть.

Любой, кто однажды увидел ее, уже никогда не забывал: она текла в нескончаемых лугах и, как все южные реки, таила в себе непостижимое очарование.

После гроз и дождей она становилась мутной, зловеще темной. Но никогда не ускоряла своего течения, а только раскидывалась вширь. Те, кто ее не знал, считали реку ленивой. После дождей она густела, распространяла даже на другой конец Паланка запах темной земли, трав, акациевых лесов, в которых петляли ее рукава, запахи всех деревень, которые она омывала. Это была самая извилистая река, какую вы когда-либо могли увидеть. Красивее всего она выделялась среди песчаных берегов и в спокойной тени ив. Самая медлительная и самая предательская река, как сам мир южан. Ежегодно весной и осенью она заливала тысячи гектаров земли, так что из деревни в деревню люди переправлялись на лодках, а то и вообще не могли добраться. Часто, словно по капризу, она меняла свое дно, делая все новые омуты и намывая новые мели, но никогда не изменяла своему первоначальному руслу. У нее была своя тайная жизнь, которую вы напрасно пытались бы понять.

Сразу за прибрежным лугом начиналось предместье Паланка с железнодорожным вокзалом. Там заканчивали свой путь поезда. Дальше уже была таможня и государственная граница. (А за ней — навсегда прощай, как говорил аптекарь Филадельфи, который интересовался не только прошлым, но и настоящим, не только политикой, но и лордом Байроном.) Паровозы прямо за вокзалом въезжали на большой поворотный круг, чтобы, развернувшись, возвратиться в глубь страны. Пути, проложенные еще во времена монархии, вели вниз, к морю. С вокзала часто раздавались жалобные гудки, тоскливые, дикие, навевающие печаль. Иногда там стояли и роскошные паровозы, готовые двинуться в дальний мир, бурно извергающие дым, искры, сдавленные стоны и горячий пар. О таких машинах можно было много чего думать. Они как живые: то прямо рвались с рельс, то изнемогали. И в человеческом теле есть множество прыгающих рычажков, винтиков, шарниров, свой поршень, и огонь и вода, такие же свистящие дырки, трубки, трубочки, заботы и намерения. Человек тоже мечтает тащить за собой свой дом и в нем своих пассажиров.

Жестокая река, это уж точно! Каждый год она заманивает в свои воды детей, не проходит ни одного лета, чтобы она не взяла с города свою дань за то, что кормит его рыбой, питает луга и сады, поля и скот из усадеб, с двух сторон омывает город, дарует свежесть не одной тысяче жителей во время адской жары. По меньшей мере дважды в году выходит из берегов и заливает нижние улицы Паланка. Украдкой, коварно, ночью, с тихим, наводящим ужас шумом. Среди сна людей будят грохот, визг и стоны. Вода уже подступила к кроватям, а на темном, вздувшемся теле реки покачиваются кастрюли и всякая утварь. Река уже успела переместить ковры, утопить птицу, довела до одичания свиней. Пришла как всегда неслышно, черная, вышла из берегов, зашумела в садах, вторглась в хлевы и человеческое жилье. На нижних улицах с вечера до утра люди могли кататься на лодках. А то и на коньках, если река приходила в третий раз — в начале зимы или в результате оттепели. Улицы и луга превращались тогда в огромный каток. Многие деревенские ребята зимой ездили в городскую школу на коньках.