Понаехали

На закрытие сезона Ваня повторил тематический праздник для всех детей. В этот раз все были дикими индейцами. Женька стреляла из самодельного лука, Костик наколядовал по окрестным дачам куриных перьев на украшения. Анька расписала лица всем желающим соком бузины (правда, оказалось, что он не смывается, и Нестор пошел в лицей с остатками боевого раскраса). Ваня точно, как старший Беззуб, учил их принюхиваться, определять направление ветра и ходить беззвучно, как коты. Вечером под августовскими звездами вместо трубки мира запустили по кругу у костра ковш с компотом.

Это будет незабываемое первое и последнее лето, когда вся семья полным составом выберется на море. В конце августа, в последний вечер Фира со слезами прошепчет Ванечке:

– Я не хочу уезжать. Я еще никогда не была так счастлива.

– Пошли поплаваем, моя царевна, твой морской конек бьет копытом. Я куплю тебе такой дом и сад. Обещаю. Тем более, что моя птичка половину уже заработала.

1916

Пике

Новый 1916-й начался с горя – накануне, 31 декабря в Петербурге от воспаления легких скончался Сережа Уточкин. Ваня прочел некролог в первом номере «Одесского листка». Они давно не виделись, почти два года. Уточкин тогда заезжал в Одессу. Они увиделись мельком – в авиаклуб он не заходил: Артур Анатра забрал не только его жену Ларису, но и членский билет в одесский аэроклуб. Тогда Сережа явно был под чем-то, смеялся постоянно не к месту, жадно ел, шутил не переставая и дергался. Ваня дал ему денег на новые полеты, но, похоже, Сережа потратил их совсем на другое. Ваня тогда не смог с ним долго общаться – слишком разительный был контраст между полетом десятого года и сегодняшним полубезумным, измученным болями душевными и телесными Сережей. Ваня спрячет глаза и зайдет в Алексеевскую церковь заказать сорокоуст о здравии болящего Сергия. Уточкин вернется в Петербург. А теперь некролог…

Ваня уйдет из дому, пойдет смотреть на стонущее стальное море с береговым ледяным «салом», в низком плотном ватном небе – ни лучика, ни птицы. Небеса закрылись за взлетевшим вверх авиатором. Глядя в это небо, Ваня будет плакать долго и горько, до рвоты. А потом напьется. В хлам. Он зайдет домой и сляжет на неделю с лихорадкой и жаром.

– Нестор Иванович, радость наша!

Сестры целовали долговязого нескладного вечно насупленного Нестора. Еще бы! Их брат поступил экстерном на историко-филологический.

– Большим ученым будет, – вздыхала Фира, отправляя его в лицей. Она не ошиблась: Нестор – с сопливым носом и вечно разбитыми очками – закончит лицей на год раньше и с блестящими рекомендациями поступит в Новороссийский университет.

– Нестор-червячок, – тискала его Анька. А Лидка надменно фыркала: брату суждено было быть вторым – за ней с ее феноменальной памятью и яркой внешностью ему было не угнаться. Но он и не спешил. – «Система бьет класс», – отвечал он Лидке и уходил заниматься.

– Это все из-за имени, – утешала Фиру Нюся. – Назвали бы Семой или Ванечкой – был бы разгильдяй. А то Нестор, имя – как шапка у епископа. А ему носить его всю жизнь. Ученый, ученый, прославит тебя.

– Да уж, только внуков от него я, похоже, не дождусь, – размышляла вслух Фира.

– Ничего, у тебя девки – огонь: нарожают, не будешь знать, куда деваться. Да и Котька такой цикавый мальчонка растет.

Лида восприняла фортель Нестора с досрочным поступлением как личное оскорбление и выписала себе заочное обучение двойной итальянской бухгалтерии. Официальный курс, одобренный Министерством торговли и промышленности. Ей до статуса слушательницы Одесских высших женских педагогических курсов оставался еще год. Она проведет его за книгами и еженедельными променадами в театр и на другие светские мероприятия. У Лиды были собственные планы. Для нее, в отличие от Нестора, наука была не целью, а средством. Ее интересовали власть и деньги. А для этого были нужны знания, знакомства и достойный спутник. Задерживаться на Молдаванке после совершеннолетия она не собиралась.

А Нестор наконец-то оказался в кругу единомышленников. Помимо таких же книжных червей и одержимых любителей истории университетская жизнь подарила ему наконец-то точку приложения всех научных изысканий – идею национального самосознания.

Она и раньше интересовала Нестора, но не с прикладной, а чисто научной, исследовательской стороны – что и откуда рождается в самосознании, что хорошо, а что не очень приемлемо… Чистая наука, никакого материального применения или воплощения. Но на курсе эта идея стала приобретать абсолютно реальные черты: можно было не только изучать, но и внедрять, применять и отслеживать результаты эксперимента.

Пока Нестор за столом с полным ртом что-то возбужденно вещал, Фира, не особо вслушиваясь, любовалась своим вдруг выросшим сыном. По иронии судьбы, Нестор, увлеченный украинской идеей, в точности, вплоть до возраста, повторял путь осознания себя частью нации своего еврейского дяди.

1917

Именины сердца