Понаехали

Поленька протянет матери пачку купюр. Нюся охнет. За эту сумму можно было пошить целый гардероб.

Костик, уходя, подмигнет Поле – они вручили Нюсе половину Поленькиной доли.

А вот третий ребенок Беззубов, Анна Ивановна, будет негодовать. В свои четырнадцать Анюта не умела так блестяще считать, как Лида, не знала истории, как Нестор, не крутила гешефты, как Котька, зато писала и рисовала лучше любого взрослого. Как только в Одессу пришли деникинцы, она развила бурную подпольную деятельность.

Анькины обращения и карикатуры пользовались большим успехом. А заподозрить, что эта мелкая пигалица в заношенном гимназическом платье – большевистский агитатор, было невозможно. Анечка зачастит к папе на работу, в железнодорожное депо, и будет рассыпать идеи большевизма по мастерским и вагонам. Такой ценный кадр не останется без внимания профессиональных революционеров. Помимо сюжетов и призывов она станет собирать информацию и о настроениях населения и о численности и графике передвижений классовых врагов.

1920

И снова здравствуйте

Февраль в Одессе всегда холодный и безнадежный. Но в этом году погода полностью отражала состояние всего города. У берегов плавает густое ледяное крошево. Стонут на рейде корабли. На далекой шестнадцатой Фонтана маяк воет самкой, потерявшей приплод: – «До-о-мо-ой» – выдыхает он басом в штормовое море и, вдохнув на одной тягучей ноте повторяет: – «До-о-мо-о-ой!» На заколоченных дачах некому идти на этот зов. Центр не лучше. Темные улицы без света в окнах, забитые витрины магазинов. После четырех вместе с туманом наползает сизая, влажная темнота. Она забирается в рукава, поднимается по ботинкам, затекает за воротники и просачивается под кожу. Этот лютый черный бесконечный холод пробирает до костей.

Анечка с разбухшими от влажности листовками в почтовой сумке бродит по порту. Ей не страшно. Здесь сотни беженцев. Груды ценностей, каких-то мелочей, никчемных пожитков и дорогих воспоминаний, внезапно и горько ставших ненужными. Те, кому удастся прорваться с пропусками на английские корабли, увезут эту тоскливую ледяную влажность с собой, как вирус с обострениями в межсезонье.

Анька бродила как в трансе. Эта тревога, отчаяние, обида, страх были такими густыми, что в них можно было макать пальцы, как в домашнюю сметану. Она, промерзшая насквозь, в мокрых ботинках, шла, шепотом повторяя названия увиденных кораблей. Линейный корабль «Аякс», крейсер «Кардифф», транспорт «Рио Пардо», у причала терся бортом о кранцы британский крейсер «Церес». Анька машинально улыбнулась, вспомнив, как мадам Полонская обозвала его «Цурес» (на идиш «несчастье»). «Цурес» очень символически принимал на борт поток беженцев. У морячков, стоящих у сходней, на лицах читались сочувствие и брезгливость одновременно.

Вместе с юнкерами Сергиевского артиллерийского училища порядок в порту обеспечивали команды англичан, потом, приняв свою квоту беженцев, они отходили и бросали якорь, давая доступ к причалу следующим судам.

Юнкера уйдут из порта последними, уже под обстрелом. На том самом «Цуресе», который, к ужасу команды, вместо положенных семисот примет полторы тысячи человек.

Анька давно замерзла насмерть, но не могла уйти: мрачное масляно-нефтяное глубокое горе – эти металлические громады, нависающие грудью над причалами, гипнотизировали ее.

А вот наконец-то и цель ее прогулки – неисправный транспорт «Дон», прибывший в Одессу на буксире из Николаева с грузом танков для белых. Она услышала о нем во дворе от Гедали.

Гедаля смеялся: – Ну это надо быть полными поцами! Как они хотят выиграть войну? С кем? Приперли английские танки. Просто шик! Вместе с танкистами и инженерами, но у нас нема таких кранов, шоб их вытащить! Так и стоят. Вынимать их с борта на причал нет возможности. А уйтить они не могут, бо буксир свалил обратно в Николаев. Так и бултыхаются со своими танками, как… – он покосился на подававшую чай Аньку, – как цветок в проруби.

Ваня посмотрел на Гедалю: – Даже не думай. Я никуда не пойду. Война – это без меня.

Гедаля смущенно кашлянул и снова покосился на Анечку. Она вышла, прикрыла дверь. Гедаля шепнул: – Там в порту автомобили. Брошенные. Сможешь глянуть?

– Гедаля, ты что, мародерствуешь?

Гедаля насупился: – Чего я мародерствую?! Их бросили. Натаскали своих дорогих игрушек, а на борт с ними не пустили. Ты пойми, их босота все равно растащит или спалит. А мы денег заработаем, детей своих обеспечим.

Ваня молчал. Потом заговорил: – Я гешефтов на крови не делаю.

– Какой крови?! Какой? Всю жизнь нами пользовались, жирели, а теперь цацки свои вывезти не могут. Они ж уже не вернутся, ну как ты не понимаешь?

– А я смотрю, ты у нас в большевики подался, да, Гедаля? Грабь награбленное, или как там у вас?

– Дурак ты, Ваня! А насчет агройсен большевик – так за детьми бы своими лучше смотрел! Девка твоя третий день около порту ошивается!

Анечка немедленно рванула к старшим товарищам. Инициатива наказуема: ее похвалили и отправили на разведку в порт.