ПОНЕДЕЛЬНИК

тебе помогают братья Лидии. Один из них переворачивает тебя на спину, другой, схватив за

шкирку, усаживает на пол, третий, наклонившись и грубо сунув руки под мышки, вытягивает

в струну – тебя выставили на всеобщее обозрение. Петрович стоит чуть поодаль и

бесстрастно руководит действиями племянников.

- Только по лицу не бейте, - напутствует он. – А то чего доброго глаза вытекут.

- Слепым охотнее подают, - вставляет один из племянников.

- Пустая ты башка! – Петрович ржет.

- Слышь, Петро, а, может, все-таки нос сломать? – упрашивает другой племянник. – Руки

чешутся.

- Хуй свой чеши, - не уступает Петрович. – Сказал, нельзя по лицу, значит – нельзя. Ишь!

Чешется у него…

- Ладно базарить, - хрипит «браток» у тебя за спиной. – Я, бля, тут всю жизнь, бля, стоять

не буду – тяжелая сволочь. Давайте уже. Только, бля, не промахнитесь, а то самим надаю в

хлебало…

На твою беду краткая речь очередного племянника возымела действие. Он легко

удерживает тебя на сгибе локтей, и ты чувствуешь подмышками, как играют, напрягаются

бицепсы на его руках. Твои собственные руки безвольно и комично раскинуты в стороны –

пародия на Христа, недоделанный Иисус. Все мужчины затихают и как будто ждут чьей-то

команды – им невдомек, что ожидание новой болевой волны в сто крат тяжелее самой боли.

Или, может быть, наоборот – они как раз смакуют это невыносимо долгое ожидание?

Первый удар наносит дядя Лидии. Тебе-то казалось, он не хочет мараться и только

собирается управлять крепышами, но Петровича обязывали его возраст и опыт – по сути,

удар, им нанесенный, и послужил приглашением к бойне. Так прозвучала команда

действовать, и бывший зэк вновь отошел в сторону. Он въехал тебе прямо в живот, немного

ниже того места, куда била Лидия. Татуированный кулак ушел в мягкую плоть, не встретив

ни малейшего сопротивления. От этого мощного давления твой желудок невольно

уменьшается в два раза и бросается к горлу – съешь ты чего накануне, облеванной груди не

миновать, но ты только кашляешь надсадно и глухо хрипишь. Переводить дыхание больше

нет возможности, потому что удары начинают сыпаться на тебя один за другим.

Братья Лидии хорошо усвоили последнее напутствие дяди – твое лицо они не трогают, а

вот с животом и грудью обходятся, как с боксерской грушей или свиной отбивной. «Избитые

сравнения», - бредишь ты, только и мечтая о том, чтобы потерять сознание. Но оно остается

с тобой, ни на секунду не покидая, и глаза не закрываются, хотя ты жаждешь. Приходится

неотрывно смотреть и мысленно отмечать каждый новый выпад. Два брата, пыхтя и сменяя

друг друга, молотят по твоему животу в одну и ту же точку. Постепенно – ты констатируешь

– физическая боль сменяется представлением о боли, и теперь нарывают уже не живот или

задетые органы, а сам мозг – он дергается, изнывает, нестерпимо гудит, вспыхивает,

взбрыкивает, тлеет гнойной раной.

Эти страшные вибрации пропитывают все твое тело целиком – боль безраздельно

овладевает сознанием, волей, телом; одним представлением о боли нашпигован каждый

нерв, каждая мышца, каждая полость и ткань. Ты перестаешь различать паузы меж градом

сыплющихся ударов, утеряв способность хотя бы мысленно сопротивляться мерзкому

насилию, ты попросту в него превращаешься – теперь ты и есть боль. И от всей ее

подноготной тебе никуда не деться. Ты – это боль.

Третьему брату Лидии надоела роль свидетеля. Он больше не в силах противостоять

общему азарту, со всей мочи швыряет тебя об пол и, ребячливо улюлюкая, присоединяется к

истязаниям. Ты как на ладони – валяешься сморщенным носком на полу, совершенно нечего

скрывать. Пинкам, плевкам открыты и спина, и плечи, и ноги, и поясница, и уже почти

нечувствительные грудь и живот. Наверное, телохранители Лидии решили дать отдых

натруженным рукам – теперь они колошматят тебя ногами в тяжелых ботинках, и дело

спорится.

36

- По лицу не надо, - благоразумно напоминает Петрович, покуривая в стороне. – Не бейте

по лицу, ребятня.

Да на кой им? У братков появилась другая забава – неуместно гогоча, они пружинят тебя

в паховую область, хотя ведь знают, какое это жгучее мучение. Может быть, как и Лидия,

они вовсе не держат тебя за человека: то ли сами превратились в животных от запаха боли,

то ли какой-то неведомый закон дает им полное право над тобой измываться. Похоже, в

отличие от сестры, они ушли в своих подозрениях намного дальше – они ни то что бы не

держат тебя за человека, они вообще не воспринимают тебя, как живое существо. Тесто,

груда мяса, мешок костей? Да. Живое, мыслящее, ранимое? Нет.

Братья гвоздят тебя в пах, чередуясь. Твои глухие стоны, всхлипы, утробное мычание их

только раззадоривают. Крепыши с интересом наблюдают, как ты извиваешься на полу в

полуобморочном состоянии, как хочешь укрыться от их молниеносных ударов

непослушными руками. Тебе никогда не успеть, и ты понимаешь, насколько это