Понкайо. Книга 2

Разве могла она отказаться от видений столь упоительных и благословенных в своем умерщвлении? Инга спала целыми сутками, бодрствуя в сумме каких-то два-три часа. Подносы с едой оставались нетронутыми: она больше не испытывала голода. Инга просыпалась только затем, чтобы сходить в туалет или глотнуть воды из походной фляги, которая стояла на полу между тумбочкой и кроватью. День и ночь проходили фоном и больше не волновали девушку. Ничто ее не волновало. Она уже не тяготилась мыслью о приручении, не боялась оказаться во власти душегуба. Кто это вообще?.. Почему она так его называет? Наверно, это плохой человек. Инга не помнила. Да и какая разница? К чему все эти тревоги? Девушка просовывала руки под пропитанную дымом подушку, зарывалась в нее лицом и закрывала глаза.

Сколько дней продолжалось это умиротворяющее самозабвение, Инга не знала, но однажды оно оборвалось все той же повелевающей рукой. Требовательно встряхнув узницу за плечо, душитель громким басом выдернул ее из ласковых объятий забытья и вернул в одиозную реальность. Ингу заставили сесть, но долго в таком положении она пробыть не смогла и вскоре опять опустилась на теплую подушку. На двух перекликавшихся между собой пиратов она даже не взглянула.

– Инга, не смей спать, я сказал! – Изувер шагнул к ней и больно дернул за руку, возвращая в прежнюю позу.

Инга сложила руки на коленях и уставилась перед собой в ожидании, когда пираты наговорятся и уйдут, а она вернется к Филиппу. Увидит его глаза, услышит необыкновенно бархатистый голос и медовый смех, крепко обнимет, проведет по курчавым волосам. Из-за того, что он всегда коротко их остригал, они были жесткие, как тонкая проволока, – совсем такие, какими показались ей тогда в больнице.

Инга не вслушивалась в болтовню пиратов, но краем уха улавливала резкие нотки недовольства. Воздух завибрировал от ругательства – и пространство стремительно надвинулось на нее массивной фигурой палача. Ингу рывком подняли с кровати и куда-то повели. Прохладные доски под босыми ногами сменились нагретой землей; привычная сумрачность обступленной зеленью каморки взорвалась фантасмагорией яркого дня. После длительного пребывания в другой реальности с ее собственным солнцем, аляповатое кружево тени и света прожигало сетчатку. Крошечные солнечные прожекторы выискивали что-то в листве, выписывая им одним известные фигуры. Глаз суетливо метался среди ослепительно белых прогалин, вызывающих головокружение и беспорядочный рой желто-зеленых «мух»; тело покачивалось под всеобщим волнением, стараясь подстроиться под оптическую пульсацию. Инга пошатнулась и чуть не упала, палач грубо встряхнул ее и приказал смотреть под ноги.

Трепещущее покрывало солнечных пятен исчезло, и девушку обступили золотисто-желтые деревянные стены, на первый взгляд знакомые, но где и когда она их видела, не было сил вспоминать. Перед глазами маячила черная футболка. Палач стоял слишком близко, но узницу это не беспокоило. Внезапно на голову мириадами крошечных ударов обрушился поток холодной воды. Под его стремительным напором опьянение сонным зельем тотчас улетучилось, оставив после себя лишь обрывки сладких видений и приятное послевкусие. Инга яростно вскрикнула и рванулась прочь, но проход загораживал изувер, и он же подкручивал вентиль, регулируя напор воды.

Свободной рукой он схватил узницу за локоть и направил лейку душа ей прямо в лицо. Инга в остервенении вырывалась из железной хватки, беспрестанно вскрикивала все с той же звериной яростью и, зажмурившись, заслонялась от водного хлыста руками.

Все закончилось так же резко, как и началось. Инга дышала тяжело и злобно отплевывалась.

– Довольно с тебя? – вполголоса спросил Захар, полностью одетый и до нитки промокший.

Он повесил лейку на место и потянулся к девушке, но его прикосновение стало той искрой, что разжигает фитиль.

– Не трогай меня, подонок! – крикнула Инга, отшатываясь от него, как от прокаженного.

Такой рьяной и всепоглощающей ненависти она еще не испытывала. Внутри словно щелкнуло что-то или сломалось, она больше не могла сдерживаться. Под разрушительным валом злобы и отвращения в душе все клокотало, вздымалось и обрушивалось. Она хотела расцарапать мучителю лицо, вонзить в него нож, испачкаться в его крови.