Попаданец Павлик Морозов I

Возьми на радость из моих ладонейНемного солнца и немного меда,Как нам велели пчелы Персефоны.Не отвязать неприкрепленной лодки,Не услыхать в меха обутой тени,Не превозмочь в дремучей жизни страха.Нам остаются только поцелуи,

Мохнатые, как маленькие пчелы,Что умирают, вылетев из улья.Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,Их родина — дремучий лес Тайгета,Их пища — время, медуница, мята.Возьми ж на радость дикий мой подарок —Невзрачное сухое ожерелье

Из мертвых пчел, мед превративших в солнце[125].

Что еще сказать про этот, действительно шикарный детский курорт в конце 1933 года. Например меня поразило, что детей купали голышом (за исключением старшего отряда) и ни у кого это не вызывало грязных мыслей. Мне, наблюдавшему всемирную педофильную истерию, это было удивительно. И лишний раз подтвердило мнение об интересной направленности большевистской идеологии.

Конечно, не обошлось без драки. Степану, кузнецу и секретарю комсомольской организации из под Читы, который был вожатым старшего отряда, понравилась моя Надя. И то, что какой-то мелкий пацан может против этой истинный возражать, возмутило здоровяка. Он действительно был очень силен, килограмм на пятьдесят тяжелее и на голову выше. Мы, как водится, вечером зашли за угол и Степан попытался схватить меня за грудки. Я увернулся. Он снова попытался. Будь он послабее или хотя б полегче, я провел бы болевой на кисть, но в этой ситуации решил не рисковать — опять увернулся.

— Ну, смотри! — пробасил кузнец и замахнулся.

Пока он отводил руку и вел её в мою сторону, я успел пробить ему в живот (как по чугунному котелку) и по ребрам справа. Как не парадоксально, но мне проще было убить парня, чем побить в драке. Я потому и ударил справа левой рукой, что боялся правой покалечить, попав в межреберье. За этот год я накачал новому тело неплохие возможности, да и психическая готовность к максимальной эффективности помогла. Мы в первую очередь тренируем именно сознание, которое отдает нужные команды телу. А сознание у меня было перетренировано.

— Вертлявый, пропыхтел Степан минут через пять. Правый бок я ему обработал серьезно, он уже и кривился в эту сторону.

— Вот ты сколько беляков убил, — решил я воздействовать психологически.

— Ну двух, когда восстание в городе было.

— А я — пятерых. У меня даже именной «револьверт» есть, скрытого ношения! И вообще, комсомольцам нельзя драться из-за девушки, а надобно ее спросить — кого она выберет…

Так и погасил я конфликт, почти бескровно.

Глава 44

Как впоследствии вспоминал Эренбург, «один крупный журналист, вскоре погибший по приказу Сталина, в присутствии десятка коллег сказал редактору „Известий“: „Устройте Эренбургу пропуск на процесс — пусть он посмотрит на своего дружка“».

Этим «крупным журналистом» был Михаил Кольцов, «дружком» назван Бухарин…

Эренбург на процессе сидел как раз рядом с Кольцовым… В «Известиях» рассчитывали получить от него статью о судебном заседании. «„Ни за что!“ — вскрикнул я — и, видно, голос у меня был такой, — возвращаясь памятью к тем дням, писал Эренбург, — что после этого никто не предлагал мне писать о процессе».

Юбилейный праздник в Артеке был ознаменован Большим Пионерским костром на Костровой площадке Нижнего лагеря.