Поправка-22

В серьезных делах генерал Д. Д. Долбинг был, как он обычно говаривал, когда собирался публично обругать своих товарищей по оружию, сугубым реалистом. Пятидесятитрехлетний, розовощекий и статный, он держался с небрежной непринужденностью и носил сшитую на заказ форму. Слегка близорукий, серебристо-седой, проницательно восприимчивый и утонченно фальшивый, с тонкими, но выпяченными вперед чувственными губами, он чутко подмечал любые человеческие слабости, кроме своих собственных, и почитал всех людей, за исключением себя самого, смехотворно недальновидными. Мельчайшие детали стиля и вкуса приобретали в глазах генерала Долбинга величайшее значение. Незначительных событий, по его мнению, на свете не существовало, а будущие неизменно преображались у него в предстоящие. Он не объявлял приказов, имеющих целью повысить его авторитет и натолкнуть окружающих на мысль о необходимости расширить его полномочия, вплоть до руководства боевыми операциями, – он составлял реляции. А реляции всех других офицеров оказывались, на его взгляд,

ходульными, напыщенными или двусмысленными. Чужие ошибки он всегда именовал прискорбными, про инструкции говорил, что их следует принимать к исполнению,

а про собственные сведения утверждал, что они суть безусловно достоверные. Под давлением обстоятельств ему часто приходилось упоминать о посягательстве на его прерогативы, хотя делал он это исключительно по велению возложенного на него долга, и не устно, а непременно

изустно, постоянно помня при этом, что ни белого, ни черного цвета в природе не существует, и обильно цитируя Платона, Ницше, Монтеня, Теодора Рузвельта, маркиза де Сада и Уоррена Гардинга. Новый слушатель вроде полковника Шайскопфа был воистину счастливой находкой для генерала Долбинга, который получил великолепную возможность излить на него вдохновенные потоки искрометных эпиграмм и остроумных каламбуров, тонких намеков и глубоких суждений, изысканных умолчаний, язвительных замечаний и клеветнических утверждений. Любезно улыбаясь, он сразу же принялся знакомить полковника Шайскопфа с его новым окружением.

– Мои недостатки, – добродушно, но внимательно следя за реакцией слушателя, начал генерал Долбинг, – суть мои же пресуществленные достоинства.

Полковник Шайскопф даже не усмехнулся, и это поставило генерала Долбинга в тупик. Тяжелые предчувствия омрачили его радость. Он начал с одного из своих блистательнейших, неоднократно проверенных на практике парадоксов, но полковник Шайскопф выслушал его с абсолютно непроницаемым лицом, которое вдруг напомнило ему – как по фактуре, так и по цвету – желтоватый пористый ластик для мягкого карандаша. Возможно, он просто еще не обвыкся в новой обстановке после долгого пути, утешил себя генерал Долбинг. Он относился к своим подчиненным, будь то солдаты или офицеры, с покровительственной снисходительностью, утверждая, что если они сделают хотя бы один шаг ему навстречу, то остальную часть пути он одолеет сам; но никто пока не сделал этого шага, саркастически усмехаясь, добавлял он. Генерал Долбинг считал себя утонченным интеллектуалом и, когда люди с ним не соглашались, призывал их к объективности.

Памятуя, что надо быть объективным, он ободряюще глянул на полковника Шайскопфа и, великодушно простив его, продолжил свои наставления.

– Вы прибыли как раз вовремя, Шайскопф, – сказал он. – Наше летнее наступление захлебнулось из-за плохого руководства, и мне катастрофически не хватало мужественного, опытного и думающего офицера вроде вас, чтобы помочь нам в составлении реляции, которая, как мы надеемся, убедит людей, что наше подразделение не жалело усилий для достижения победы. Вам, надо полагать, неоднократно приходилось писать реляции, не так ли?

– Я военный, а не писатель, – угрюмо обронил полковник Шайскопф.