Поправка-22

– А теперь? – выставив еще один палец, спросил он.

– Один.

– Ну а теперь? – выставив еще восемь, спросил он.

– Один.

– Ему и правда лучше, – удостоверил предводитель, изумленно глянув на своих коллег. – Он видит все в единичном ложном свете, но у него перестало двоиться в глазах.

– И как раз вовремя, – заметил оставшийся в палате врач, когда остальные ушли. Это был торпедообразный дружелюбный человек с рыжеватой щетиной на щеках и пачкой сигарет в нагрудном кармане рубахи, которые он машинально курил одну за другой, небрежно привалившись к стене. – Потому что вас хотят повидать родственники. Нет-нет, не ваши родственники, успокойтесь, – с усмешкой добавил он. – Это мать, отец и брат того парня, который только что умер. Они приехали из Нью-Йорка, чтобы повидаться с умирающим, и вы, по-моему, самый подходящий для них человек.

– Про что это вы толкуете? – подозрительно спросил Йоссариан. – Я вроде бы пока не умираю.

– Как не умираете? – удивился врач. – Мы все потихоньку движемся к смерти. Другой дороги у нас нет.

– Они приехали повидаться со своим сыном, – уперся Йоссариан. – А вовсе не со мной.

– Им придется удовольствоваться тем, что у нас есть, – сказал врач. – Для медиков все умирающие одинаково хороши – или, если хотите, одинаково плохи. С научной точки зрения умирающие не отличаются друг от друга. У меня к вам предложение. Вы на несколько минут превращаетесь в их родственника, а я никому не говорю про ваше вранье насчет болей в печени.

– Вы знаете об этом? – отпрянув на своей койке, спросил Йоссариан.

– Разумеется, знаю. Не считайте нас дураками. – Врач добродушно хмыкнул и закурил очередную сигарету. – Ну можно ли предполагать, что вам поверят про боли в печени, когда вы лапаете при каждом удобном случае всех медсестер подряд? Нет, надо распрощаться с мыслями о сексе, если вы хотите убедить врачей, что у вас больная печень.

– Это дьявольски дорогая плата за жизнь. А почему, кстати, вы не выдали меня, догадавшись, что я притворяюсь?

– Да на кой черт мне вас выдавать? – с удивлением воскликнул врач. – Мы же все тут завязаны в общий узел притворства. Я всегда готов помочь путнику на дороге к спасению – если он готов отплатить мне тем же. Эти люди приехали издалека, и я не хотел бы, чтоб их труды пропали впустую. У меня, знаете ли, сентиментальная слабость к старикам.

– Но они приехали повидаться с сыном.

– И немного опоздали. А мы попытаемся им помочь, и возможно, они даже не заметят подмены.

– А вдруг они начнут плакать?

– Скорей всего, так и случится. Для этого они, в частности, и приехали. Но я буду стоять за дверью и, если почувствую, что вам невтерпеж, сразу же войду.

– Хотелось бы мне знать, кто из нас тут псих, – раздумчиво проговорил Йоссариан. – Ну а эти-то – зачем им, по-вашему, смотреть, как умирает их сын?

– Понятия не имею, – признался врач. – Все родственники этого хотят, и я никогда не понимал – зачем. А вам и понимать не к чему. От вас ведь просто требуется поумирать при них несколько минут, и дело с концом. Разве это трудно?

– Ладно, – сдался Йоссариан. – Если всего на несколько минут и вы обещаете стоять за дверью, то я согласен. – Он уже начал входить в роль. – А почему бы вам как следует меня не забинтовать для пущего эффекта? – спросил он.

– Прекрасная мысль, – одобрил врач.

Йоссариана укутали в бинты. Бригада санитаров укрепила на окнах жалюзи, и, когда их приспустили, в изоляторе воцарился тоскливый полумрак. Йоссариану вспомнилось, что не помешали бы цветы, и отряженный доктором санитар принес откуда-то два полуувядших букетика, которые затопили сумрачный изолятор пряным ароматом умирания. Йоссариан улегся на койку, и посетителям разрешили войти.

Они вошли на цыпочках, со смиренным и виноватым видом незваных гостей – сначала удрученные старики, а вслед за ними молодой и здоровенный, но хмурый матрос. Родители двигались бок о бок, с напряженными и парадными лицами, напоминая оживший семейный дагерротип, – гордые, маленькие, поблекшие, словно бы отлитые из тусклого металла и облаченные в почерневшие от времени одежды. Мать скорбно поджала тонкие губы, удлиненно-овальное лицо у нее было цветом в жженую умбру, а черные, гладко зачесанные назад и разделенные прямым пробором жесткие волосы – никаких парикмахерских ухищрений она явно не признавала – казались присыпанными золой из-за седины. Отец держался подчеркнуто прямо, и старомодный двубортный пиджак с подложенными плечами был ему узковат. Вокруг привычно прищуренных, обожженных солнцем глаз змеились у него мелкие морщинки, а большие пушистые усы на иссеченном крупными морщинами лице серебрились густой сединой. Маленький, но крепкий и кряжистый, он выглядел трагически скованным, когда одеревенело замер посреди изолятора с прижатой к лацканам пиджака черной фетровой шляпой в натруженных, старчески смуглых руках. Нужда и тяжкий труд наложили на обоих стариков свою уродливую печать. А молодой матрос приготовился к бою. Его белая бескозырка была залихватски сдвинута на ухо, он сжимал кулаки и злобно, затравленно озирался.