Попутный ветер

Разве мог брат оставить Олафа в тот страшный момент? Испугаться, убежать, сделать вид, что не ничего не видел? Тогда он не был бы собой: строгий, степенный, важный мальчик, которого с рождения воспитывали с мыслью, что он станет королем. Но ведь все могло закончиться и по-другому? Одна смутная версия будущего сменяла другую. Вот поблизости оказался отряд верных солдат, и они перебили хищников до того, как те повредили ноги брата. Вот нитезубы оказались не голодны. Вот в дворцовом парке не водится никого опаснее кошки. Вот Омциус — единственный сын своего отца…

Сны рождались разрозненными и мозаичными, с реальностью их не связывало ровным счетом ничего. Разве что во всех этих версиях Омциус после купания не подхватывал даже насморка.

А в реальной жизни после трагедии ни один придворный лекарь не гарантировал, что брат выживет. Он потерял много крови. Яд нитезубов не давал ранам закрываться. Принца съедал жар. Ни одно снадобье не помогало, лишь на краткий период облегчало боль. Лаферт мучился меньше, отделавшись лишь испугом, лёгким параличом и неглубокими порезами на руках и ногах. За его жизнь не опасались, хотя он кричал во сне и стучал зубами от лихорадки.

Потом из глубин Империи пришел Чудотворный Странник. Поговаривали, что он — дракон и летает по ночам. Что он кого-то настойчиво ищет по всему свету, но пока не нашел. Что он не называет никому своего имени, потому что оно древнее и непонятное. Но принцев слухи не волновали. Странник искусно отнял исковерканные нитезубами ноги. Сшил раны так, что не осталось и следа. Собственноручно приготовил нужные лекарства, растирая в порошок травы, камни, и что-то, известное ему одному. Сначала выздоровел Лаферт, а потом и Омциус пошел на поправку. И его первые механические ноги были созданы тоже Странником. Они были удобными, не натирали кожи, не требовали новых сапог. Но, увы, старший принц теперь не мог стать полноправным королем. А все из-за старого закона Империи, по которому король должен быть здоровым и умным, согласным сам с собой, своей совестью и честью, не заражённым магией, потому что она представляет собой силу неуправляемую и непредсказуемую. В противном случае, гласили легенды, печать власти, наложенная на грудь, сожжёт претендента на трон дотла.

Омциус ничем не выдал своих чувств, хотя отнятые ноги лишали его желаемого будущего. Он принял новость с достоинством. Переключился на другое: заразился внезапной любовью к механике. И весьма преуспел в изготовлении движущихся игрушек.

На чувство вины, захватившее тогда душу Лаферта — просто никто не обратил внимания. Чувство вины не нарушает целостности. А про дар Олафа никто не знал: имел он спонтанную, врождённую или магическую природу, мог стать препятствием на пути к трону или нет, надо считать его повышенной чувствительностью, или тайным уродством. Признаться, в момент наложения печати юноша надеялся, что, так или иначе, получит ответ.

Под конец сна Омциус спокойно увещевал братишку не делать глупостей, вернуться в родной дом. Протягивал руку, улыбаясь. Объяснял, что нельзя действовать сгоряча и не разобравшись как следует. Принцы ведь очень мало говорили о происшедшем. Лаферт считал, что занял чужое место, а у Омциуса никогда не возникало случая его разубедить.

Сон перекликался с мыслями и реальными воспоминаниями Олафа, скользил из яви в возможность. Смешивался с мечтами и идеалами. Он был светлым и очищающим. Дарил отдохновение не только телу, но и душе. Настойчиво прогоняемое прошлое в этом видении нашло свое место и заполнило, наконец, пустоту.

Юноша проснулся с улыбкой. Потянулся в истоме. Увидеть благодушно настроенного Омциуса — вероятно, хороший знак. Брат всегда заботился о нем. Даже терзаемый обидами. Даже источающий землистый дух недовольства и разочарования.

Устроиться в компанию ветряных перевозок Олаф решил сразу же, как понял, что Омциус не отступится от своей идеи — охранить младшего брата любой ценой. Было довольно волнующе — маячить под носом и в то же время достаточно далеко. Любой ветроаппарат мог вернуть юношу домой, но там его ждало тюремное подземелье. Видимо, с некоторых пор самое комфортное и уютное из всех возможных. Где король мог издать новый указ, отменяющий своё изгнание.

Еще в плену воспоминаний, юноша кинул взгляд на лавку, где лежала Летта. Лавка оказалась пустой. Постель — убранной. Дом был пуст. Летта Валенса исчезла. Словно сон, видение, навеянное магическими силами.

Пытаясь обуздать охватившее душу беспокойство, Олаф огляделся. Ощупывая внимательным взглядом все вокруг, пытаясь отыскать следы пребывания в ничейном домике спутницы. Плаща девушки на перекладине не оказалось. Вещи, одолженные у Олафа, аккуратно висели на спинке стула. Узелок со шкурой недоеда и прочей мелочевкой стоял у двери. По столу, все до единого, рассыпались веером сигменты. С собой она не взяла ничего, кроме найденного перстня.