Пороги

— С удовольствием. Только мне передых сейчас требуется. Часика на полтора-два. Больше суток на ногах. Плюс явно неординарная духовная нагрузка от состоявшихся встреч и знакомств. Осмыслить бы не помешало. На бережку посидеть, на закат полюбоваться. Возраст вещь тяжеловатая, не все сразу доходит. Подумать, что для читателя на потребу, а что и для себя приберечь. Не возражаете, Александр Сергеевич, Валентина Ивановна?

— Честно говоря, сам тебе предложить собирался. Очень даже неплохо, что так все сложилось. Да и вам, Валентина Ивановна, передохнуть не мешает, с раннего утра на ногах.

— Тогда, с вашего разрешения, я домой, а то меня мои заждались. Я их строго-настрого предупредила: мне не звонить, на чужие звонки не отвечать. Представляете, что у них сейчас в головах творится? Можно воспользоваться вашей машиной, Александр Сергеевич? Утром чуть свет нарисуюсь. Успокою их и назад. Вы же все равно здесь до утра останетесь?

Чистяков молча протянул ей ключи от машины, а меня довел до тропинки вдоль заплота, ведущей прямо на берег знаменитого рукотворного моря.

— Если на самом берегу на бревнышке посидеть хочешь, с обрыва спустись. Не загреми только. Обрывы ещё толком не устоялись, подмывает то и дело. Провидец наш посидел как-то тут на бережку, посмотрел, как после дождика камушки зашевелились, говорит: «Я же этим тулунцам когда ещё объяснял: кто же дамбу на самом извороте течения ставит? В будущее половодье смоет все между вашими речушками только так. Одни крыши торчать будут. Хмыкают в ответ». А нынче так, как он предсказал, так и получилось. Выходит, к некоторым предсказаниям тоже не мешает прислушиваться.

По полузаросшей травой тропинке я вышел на берег и остановился на самом краю обрыва. К воде спускаться не захотел — обзор поменеет, а сверху пространство распахивалось на километры. Вспомнил совет Степана Михайловича — «напрячься слухом». Может, вправду расслышу недовольное ворчание сгинувших под толщей холодной воды порогов или хотя бы другое какое-нибудь стародавнее эхо затерявшейся в окружающих пространствах прежней жизни? Разгляжу, например, отблеск отражающихся в затопленной реке частых в этих местах таежных пожаров. Хотя нет, пожаров не надо. Их и в сегодняшние дни с избытком хватает. Обойдемся погасающим закатом.

Уразумев, что окончательно выбит из колеи нормальных и последовательных рассуждений о событиях угасающего дня, я сел на траву и закрыл глаза. Почему-то попытался представить, о чем мог бы задуматься так и не приехавший президент, окажись он на том самом месте, где находился сейчас я. Вряд ли бы стал старательно прислушиваться к тихим всхлипываниям трущейся о берег воды или к надоедливому поскрипыванию неплотно прикрытых ворот какой-то из музейных изб. Может быть, как и я, вздрогнул бы от неожиданного ржания, раздавшегося, судя по всему, с музейной фермы, о которой рассказывал Чистяков. Мало ли о чем ещё можно было задуматься, окажись он здесь после недолгой ознакомительной экскурсии по музею деревянного зодчества Приангарья. Я, например, неожиданно представил, как этот музейный островок с двумя десятками старых изб, старенькой несуразной часовней, с крестьянским обустройством дворов двухвековой давности вдруг окажется последним и единственным жилым местом в напрочь обезлюдевшем вдруг мире. Не исключено, в сожженном «великим огнищем», о котором с такой уверенностью оповестил местный прорицатель Степан Михайлович Малыгин. И тогда чудом сохранившейся здесь горстке людей придется как-то выживать, начинать все сначала, без всякой сторонней помощи, без каких-либо технологий и машинерии, спасаясь от гибели лишь тем, что сбереглось от оставшегося дедовского и прадедовского рукоделия и навыков. Догадываясь, как это будет невыносимо трудно, а с нашими нонешними, далеко не всегда и у всех умелыми руками просто беспомощно, я невольно поежился и мысленно перекрестился. Вспомнились недавние слова Чистякова, высказанные по такому же поводу и, возможно, после таких же раздумий: «Россия с избы начиналась, с самостоятельного и независимого обустройства в окружающем безграничном пространстве. Изба, семья, Родина. Не будет их, не будет и России. Растворится в мировом обезличенном многоэтажье, обреченном бесследно сгинуть вместе с Землей среди этих бесчисленных звезд», — указал он на Млечный Путь, отчетливо обозначившийся в ночном небе.

— Назад пути нет, — продолжил я его и свои мучительные раздумья. — Высшей формой жизни человека должны непременно стать пока ещё бессистемно и трудно формирующиеся культурно исторические типы, народы, каждый из которых должен быть самобытным, приспособленным к физико-географическим условиям территории их проживания, со своими, только им свойственными жизненными задачами и путями развития. А вот диктат единства, который сейчас так активно внедряется в мире, ведет к обезличиванию и неизбежной гибели. Обезличивание лишает человека души. А без души пропадает сама сущность человека, превращая разумного, чувственного творца и созидателя в убийцу, извращенца и насильника.