Порою блажь великая

— Орланд звонил и сказал, что у него и его ребят этот китайский грипп. Говорит, многие в городе его подцепили. И Флойд Ивенрайт, и Хови Эванс, и…

— Да насрать мне на Флойда Ивенрайта и Хови Эванса, — сказал я ему. — Что с нашей командой? Что с Лу Маленьким? Он звонил? А Большой Лу? Да хрен бы с ними, с Орландовыми пацанами; чего молчишь-то: горем сразило? А где Джон? У него, я так полагаю, бухарский грипп — так скрючило, что уж и баранку крутить не может?

— Не знаю, — сказал Энди. — Они звонили, я подходил и запоминал. Орланд сказал…

— Что с Бобом? Вросшие ногти? За ночь…

— Я не знаю, где он. Я сказал, нам надо срубить еще много бревен, чтобы выполнить контракт, но Орланд сказал, что нельзя ждать от больных людей…

— Да и пошли они, — сказал я. — Все с ними ясно. Сначала Большой Лу, потом Коллинз, потом этот чертов дохлерод, зять Орланда, который гроша ломаного не стоил. Теперь Орланд со своими пацанами. Провалиться мне, но не думал я, что они так быстро слиняют да пожухнут от дождичка и работенки.

А Ли сказал: «Таны скрылись» [79]

, — или еще какая-то такая пурга.

А Энди сказал:

— Дело не только в дожде и работе, Хэнк. Понимаешь, многие в городе говорят, дескать, им не нравится, что…

— Да чихать мне, кому что нравится, а кому нет! — рявкнул я громче, чем хотелось бы. — И если в городе думают, что это сорвет мне контракт, то, видимо, решили, что я в сто раз дурее, чем есть. В другой раз, как кто еще звякнет со своим диагнозом — говори, что все тип-топ, потому что твой дядюшка Хэнк малость ошибился

в расчетах и мы прекрасно управимся вчетвером-впятером.

Энди поднял глаза.

— Но как? — сказал он. — Нам еще этот плот доложить надо, и потом еще два.

— Один, — поправил Джо Бен, от души подмигнув Энди. — Ребята поспешили нас хоронить. Мы с Хэнком еще давно принялись рубить лес у сухого ручья, что у нас за домом, по ночам. Да оттаскивали по одному-два бревна за ходку на моторке. О да! Ой, как поспешили ребята!

Энди ухмыльнулся, и я сказал ему садиться в лодку. Я видел, как порадовало его известие о том, что у нас еще плот припрятан, что мы еще имеем шанс выполнить контракт. Правда обрадовался. И это навело меня на мысль о тех многих прочих, кто порадуется чуть меньше.

Таких — чертовски немало, прикинул я. Так странно об этом думать — сколько народу спит и видит, как бы сорвать нам контракт. С минуту я просто сидел, размышлял над этим, разглядывал сквозь пелену якорные сваи, державшие плоты за лесопилкой. И тут меня обуял этот рьяный порыв: трудно объяснить, но вдруг мне до одури захотелось снова глянуть на эти плоты, такие реальные и такие чертовски на своем месте! Между нами и сваями было полтораста-двести ярдов, застеленных туманом, как огромным одеялом грязного снега. И под этим одеялом отдыхали плоты, стоившие четырех месяцев спиноломной, кровьизносной работы, миллионы кубофутов леса, тысячи бревен таились там, толкаясь, поскрипывая, потирая бока друг о друга, пропуская ток реки под брюхом, так что шум их заглушал и моторку, и дождь… этакое угрюмое, жалостливое ворчание, словно полчище на площади ропщет.

Никакой всамделишной нужды проверять бревна не было. Так я себе сказал. Даже скрытые мглой — они были чертовски рядом, я их сердцем чуял. Я уж видел их все, когда они лесом стояли, в первую поездку, когда прикидывал, на что подписываюсь. Видел их все, в густоте и зелени, словно большой зияющий-сияющий кусок зеленого пиджака в «елочку». Видел их, скирдами упиравшимися в небо. Я подсекал, валил, цеплял и грузил их. Я слышал, как они огрызались деревянным гулом на стук моего молотка, выбивавшего большие кривые S на спилах с обоих концов каждого бревна. Я слышал, как они плюхались с грузовика в воду… И все же, слыша их, но не видя, я вдруг усомнился в своем знании. Мне захотелось ухватить туман за край и разом сдернуть, будто ковер с пола, и посмотреть, какого цвета дерево под ним. Я хотел взглянуть на них. Хоть на секундочку. Будто бы мне нужно было приободриться от их вида — не увериться, что они на месте — но, что они… как бы это? Все такие же большие, что ли? Наверно. Может, я хотел убедиться, что они не сточились, не сносились от постоянного своего трения-скрипения, не истощились до жердиночек каких…

Энди уселся. Я замотал головой, вытряхивая всякие глупости, и повернулся к мотору. Но едва я завел его, Джо Бен вдруг зашипел по-змеиному, сцапал меня за рукав и ткнул пальцем куда-то, вверх по реке.

— Там, Хэнк, там, — прошептал он. — Что я тебе говорил?

Я посмотрел. Одинокий гусь, отбившийся в ненастье, как Джо и помышлял, летел прямо на нас. Все замерли. Мы следили за ним, как он тянул длинную черную шею из стороны в сторону, будто искал собратьев, хлопал крыльями и выкрикивал один и тот же вопрос: «Гуу-люк?» Вскрикнет, потом летит молча, и снова — «Гуу-люк?»… Не боялся, как-то не так кричал, как другие гуси, когда потеряются… По-другому. Почти как человек он вопрошал. «Гуу-люк?.. Гуу-люк?..»