Порою блажь великая

Это был такой звук… помню, что подумалось… звук, вроде того, каким разразилась Писклявочка, дочурка Джо, когда примчалась из сарая, вопя, что ее любимый котенок угодил во флягу с молоком, и где всё? Она не ревела, не рыдала, только пищала: «Мой кисенок утонул, где люди?» Она не успокоилась, покуда весь дом не обежала, всем не рассказала, всё не повидала. Вот точь-в-точь такие же интонации были у того отбившегося гуся: он не столько даже спрашивал, где остальная стая — он хотел знать, где река, где берега, и вообще все,

что дорого ему в жизни. Где мой мир? — вопрошал он, — и где, черт побери, я нахожусь, что не могу его найти? Он сбился с пути и летал прямо над той рекой, которую искал. Он пытался побыстрее определиться и тотчас навести порядок, как Писклявочка, когда потеряла своего котенка, или как я, желая снова глянуть на эти бревна. Но только в моем случае я не понимал, что такого утратил: кошки утопшие на душе не скребли, да и от стаи я вроде не отбивался… и даже не прибивался.

Но все равно знакомое чувство…

Пока я размышлял, Джо действовал. Прошептал: «Мясо в котелке», — и потянулся в туман за ружьем. (Из пелены прорезается черный ствол. Гусь не видит нас. Летит себе вперед.) Джоби потрогал пальцем дуло на предмет налипшей грязи — неосознанная привычка, возникающая у всякого, кто много лет проползал по утиным болотам. Задержал дыхание… (Гусь подлетает ближе. Я поворачиваю голову в прорезиненном капюшоне: смотрит ли Малыш? Но он даже не оглянулся на гусиный крик. А на мой взгляд — обернулся. И усмехается.)…и едва гусь вышел на дистанцию выстрела, я сказал: «Забей!» — «Что?» — спросил Джоби. Челюсть брякнулась об коленки. Я повторил, небрежно, как мог: «Да забудь ты», — и взревел мотором, прянув на стремнину. Гусь резко метнулся, послышался слабый присвист крыльев, так он был близко. Бедняга Джо так и сидел с распахнутой варежкой. Я понимал, что он огорчился малость: канадского гуся в мешок положить — это не шутка. В Орегоне за год больше оленей валят, чем канадских гусей, потому что гуси не ведутся на дурацкие манки, а чтоб стаю в поле подстеречь — придется денька три поползать на брюхе по грязи, а эти вредные сволочи всякий раз будут в волоске

от радиуса поражения… несказанно повезти должно, чтоб подстрелить такого — это почти как пиратский сундук в земле отрыть. Поэтому Джоби имел все права на огорчение. Всякий бы имел, когда ему обломили первый и, возможно, единственный шанс подбить «канадца».

Он сидел и провожал взглядом эту большую, жемчужного отлива, птицу, растворявшуюся в небе, пока совсем не скрылась. Он повернулся ко мне и просто посмотрел.

— Какой смысл? — сказал я ему. Чуть уклонился от его взгляда, смотрел, как нос режет мглу. — Мы бы все равно не нашли его в этом туманище, даже если б ты подбил, так ведь?

Он все еще сидел, распахнув свой капкан, и был похож на все роли Харпо Маркса [80]

сразу.

— Во имя Христа, Иисуса Г.! — взмолился я. — Да если б я знал, что ты только грохнуть гуся желать изволишь — не стал бы удерживать! Но мне показалось, ты чего-то о «котелке» говорил? Если ты просто ищешь, кого замочить, так почему б тебе не отправиться на мол с винтарем в эти выходные и не пострелять тюленей в бухте? Заметано? Или, скажем, швырнуть динамит в ручей, заради форельки?

Это его зацепило. Лес Гиббонс рыбачил с динамитом в старицах повыше нашего дома. И как-то мы с Джо поныряли в озерке после взрыва — так там все дно мертвой форелью было устлано, сотни. И только одна из пятидесяти всплывала. Поэтому когда я помянул динамитную рыбалку, его это по-настоящему проняло. Он закрыл рот и напустил на себя сонный вид.

— Я не подумал, Хэнкус, — сказал он. — И я совсем забыл, в какое расстройство тебя приводит мысль об убитых и пропащих зверюшках. — Я ничего не ответил, и он добавил: — И тем более забыл о твоих трепетных чувствах к нации канадских гусей. Извини, что сразу не послушался. Я просто весь загорелся, когда его увидел. Грешен я. Теперь каюсь.

На том и замяли: пусть думает, что понял мои мотивы, в которых я и сам едва мог разобраться. Как было ему объяснить, что мое отношение к гусиной нации в целом медленно, но уверенно переворачивалось — когда эти паршивцы эскадрилья за эскадрильей бомбили мой сон, — и что только этого отдельно взятого пропащего гуся я не хотел бы видеть мертвым, потому что он будто кричал: «Где люди? Где люди?»… Как объяснить все это бедняге Джоби с его ветром в башке?