Порою блажь великая

Хэнк снова уткнул в кору опорную вилку — и вонзил мельтешащие зубья. Джо зажмурился: мимо полетели в ягодные кусты древесные огрызки и опилки. Сначала он чувствовал, как щеку кратко и зло жалили ошметки коры, потом услышал, как пила заплевалась и забулькала — и заглохла. Снова было тихо; дождь и радио: «Когда идешь по жизни ты — так в корень зри»… Джо открыл глаза; по ту сторону реки он видел Пик Мэри за пеленой дождя и проворных сумерек. Но все равно. Кто не имеет сомнений… да отрешится от тревог. Хэнк подергал пилу, чтоб снова завести, но движок заклинило.

— Все равно без толку. Так не получится, Джо.

— Ладно, Хэнкус, все о'кей. — Главное — сердцем чувствовать. — Я знаю, что все о'кей… ибо… смотри: нам надо только немножко подождать. И немножко веры. Ибо… Смотри, парень: все уже яснее ясного. Разве прилив не сгонит с меня эту штуку через минуту-другую? О да, разве не так?

Хэнк поглядел на бревно.

— Не знаю… так глубоко сидит. Придется малость его приподнять, чтоб слезло.

— Значит, малость подождем, — уверенно сказал Джо Бен. — Эх, надо было с завтрашнего

дня курить бросать. Но ничего, перетерплю.

— Конечно, — сказал Хэнк.

— Конечно. Просто подождем.

И ждали. В то время, как небо за рекой тонуло в дожде, а лес за спиной шикал на ветер, прислушиваясь к жиденькой жестяной музыке, разыгравшейся у его ног. В то время, как капли, источив ледяную землю, сливались в ручейки, ручейки — в потоки, бичуя склоны шрамами эрозии.

В то время, как волны далеко на побережье, в бухте Дьяволовой Каталажке, вздымались выше и выше, совершая побег через щербатые скалистые стены, и тучи сшибались над головой: наступали с моря — и в панике откатывались назад от неприступных гор.

В то время, как Вив вылезает из горячей ванны и сушит себя мурлыканьем перед электрокамином в комнате, пахнущей розовым маслом.

И в то время, как с каждым шлепком моих промокших и непреклонных ботинок сокращалась дистанция между мной и домом, все более росла моя решимость: восемь миль через дождь, восемь тоскливых миль… что ж, если я это одолею — я одолею все…

Хэнк пробовал завести под бревно домкраты, но они лишь утопали в глине.

— Лошадь бы сюда, — сказал Хэнк, выматерившись на домкраты.

— И что? — спросил Джо, потешаясь над Хэнковой злобой на неуступчивое бревно. — Впрячь в бревно, дернуть вверх и пропахать им меня? Нет, тебе кит нужен, чтоб в воду уволок нашу палочку. Так точно. Не знаешь, где бы нанять хорошего кита-трехлетка, приученного к упряжи?

— Ты как? Полегче не стало?

— Может, малость. Сложно сказать. Потому что я замерз, как волчий хвост, если хочешь знать. Сколько там прибыло?

— Еще пара дюймов, — соврал Хэнк и закурил новую сигарету. Предложил Джо затяжку, но тот, повкушав дым глазами, предположил, что лучше уж держать свои обещания Господу, при таких-то делах. Хэнк курил молча.

А на том берегу на ветвях в торжественном ожидании сидели чопорные зимородки.

…смотри на пончик, а на дырку не смотри. [95]

Когда вода достигла шеи Джо Бена, Хэнк поднырнул, упер плечо в кору и попробовал сдвинуть бревно. Но такая тяжесть потребует не меньше чем двухсотсильного дизеля — и Хэнк это понимал. Понимал он и то, что бревно, лежащее так, наискосок, перечеркнув кромку берега, поднимется еще нескоро, а когда вода вытолкает его — вернее всего, оно еще больше накатит на берег, на Джо.

Время от времени кто-то из зимородков пикировал — но тотчас возвращался на ветку, не рискуя коснуться воды.

Джо выключил радио, и теперь они просто говорили. О старике, что лежал наверху, укрытый Хэнковой паркой, о работе, о том, как они позвонят Дж. Дж. Бисмарку, директору «Тихоокеанского леса» — это первое, что нужно сделать, когда доберутся до телефона: затребовать на завтра для сплава подмогу не из профсоюза.

— Может, и самого старину Джерома Бисмарка вырядить в макинтош да говнодавы, да пустить в рейс по реке, прямо в плоты и впрячь — чем не зрелище? Дж. Дж. Бисмарк барахтается в воде с багром, все четыреста фунтов? Боже, боже…

Хэнк рассмеялся при этой мысли.

— Ладно, остряк, может, напомнить тебе, как ты в первый раз пошел ворочать бревна на воде, чтоб «сверху не заветрились»? Забыл? Не совсем даже на воде: середина января, бревна вмерзли… Не помнишь?

— Нет. Ничего такого не припоминаю. Начисто.

— Нет? Ну так я освежу память. Ты напялил дюжину свитеров, целый гардероб ватных штанов и большой тулуп…

— Вранье. Это был не я. Не было у меня никогда тулупа. Это какой-то другой парень…

— И первым номером программы ты сыграл в полынью и канул камнем. Бултых — и нету. Пол-лесопилки сбежалось тебя выуживать — такой ты был увесистый. Я чуть со смеху не подох.

— Это кто-то еще. Я всегда легок и грациозен. Может, о тебе лучше? Как насчет того шарфика, что Барбара тебе связала, а он на цепь пилы угодил? Какое-то время мы просто терялись в догадках, что происходит: повешение или декапитация? Как тебе это?