Порт–Артур. Воспоминания участников.

Все, несмотря на то, что смерть косила, — все стихийно двинулись вперед… Что–то необъяснимое, какой–то бешеный порыв охватил всех нас, какая–то сверхъестественная сила заставила ни о чем не думать. Всё кричало: вперед! бей!.. Невообразимый ружейный огонь, свист пуль, треск пулеметов и нечеловеческое — ура!

Вскочив на валики окопа, матросы остановились, не зная, что делать, но два–три выстрела со стороны японского офицера, крики: бей!.. в ответ на выстрелы и удары японских кинжалов–штыков… Наши молодцы поняли, как нужно отвечать, что нужно делать… Треск, крики, стоны, Боже мой, что может быть ужаснее этой картины!.. Хорошо, что из–за темноты многое было скрыто от глаз… Бились, кусались, душили, добивали поднимавшихся, сами падали, но мне не пришлось слышать разрыва наших ручных гранат. В человеке пробудился зверь, доверяли только своим рукам… Словом, пришли мы в себя, ворвавшись в третий ряд окопов, где выдохлись и залегли, но каков удар, каков порыв!

Отдышались, …идти назад невозможно, — казалось, тысячи шрапнелей рвались и засыпали наши тылы. Ладно, устроимся здесь, и пора было устраиваться, так как нас уже начала накрывать артиллерия неприятеля. Скоро–скоро приспособили занятую линию к обороне, завалили ходы сообщений… За неимением времени — прямо–таки трупами, как нашими, так и японскими. Но едва мы кое–как это устроили, а на нас контратака.

Светало, а потому огнем нашим ее скоро затушили. Повторная с обходом, наша артиллерия сразу же накрыла цепи. Японцы залегли и нашим одиночным огнем были приведены в расстройство…

Итак, когда было уже совсем светло, мы кое–как обосновались в наших окопах. Многих, многих уже недоставало… отошли… Сероштан был убит еще в первом окопе; убит был Носик недалеко от меня, когда мы врывались в окоп; и фельдфебель Шуба…

Они сложили свои буйные головы во время первой перебежки. Поредели мы здорово–таки… Много раненых (и тяжело) пришли и приползли к нам. Но увы, ни доктора, ни фельдшера с нами не было, а потому мы, как могли, перевязали и легко и тяжело раненых. А раны в штыковом бою — ой, как сильно кровоточили и какие они ужасные!

Я только на последней перебежке сообразил, что я без оружия, поднял винтовку свалившегося (сразу убитого) матроса, с которой и побежал вперед. Конечно, что–то кричал и старался быть впереди. Когда я вскочил на валик окопа, внизу вижу японца, сменяющего обойму, и с силой ударил его штыком в живот, но тотчас же был оглушен ударом, к счастью плашмя, кинжалом штыка другого японца, который покатился с раздробленным черепом от подоспевшего ко мне матроса.

— Вы спросите об ощущении… Скажу по совести, — его не было. Был угар, что–то такое, что я не могу этого объяснить. Жаркая схватка, жуткий бой; сколько он длился — невозможно сказать. Мозг затуманен, даже когда отдохнули и отлежались. Теперь главная задача — спрятать людей, дать им отдохнуть, закрыв их от огня (как отдыхать?), так как нужны были часовые и наблюдатели. Собрали оставшиеся брошенные японцами винтовки, набрали патроны и, уложив их по направлению к неприятелю, — почили на лаврах. Спасибо, что днем все попытки новых атак были затушены нашими молодцами–артиллеристами. Мы целый день были начеку. Японцы решили во что бы то ни стало нас выбить… И положили много людей, только к полудню успокоились.

Солнце припекало. Разлагавшиеся трупы издавали невыносимый запах, и даже едким дымом табака–махорки невозможно было его заглушить.

Прошел день. Были убитые, были раненые. Мы сильно редели. Готовились к худшему, т. е. к ночи. Мы как будто на острове, впереди прибой океана, сзади — рифы и буруны. Выставили секрет, т. е. люди выползали за 50 шагов вперед окопа; люди сами вызывались и спорили из–за чести пойти в секрет.

— А где здесь командир? — спрашивает прибывший через рифы и буруны стрелок В. Б. — Вот вам цидулька.

При свете спички разбирали на клочке старой бумаги: «в ночь такого–то числа, после полуночи, с заходом луны, вам с вверенной ротой надлежит возвратиться на исходные позиции». — «Ладно, говорю, а куда же теперь?» — «А обратно, ваше благородие».

Людей одолела апатия; мрачно и тяжело, не слышно уже было шутки, зато до остервенения курили… Раздал всем по чарке (благо бак со спиртом сохранился в ранце с перевязочными средствами).