Порт–Артур. Воспоминания участников.

Машинисты, находившиеся близко к железному трапу, ведущему из машины на палубу, бросились к нему. Человек десять успело выскочить. Однако, около люка наверху пар был очень высокой температуры и все выскочившие получили тяжкие ожоги как раз у самого люка. Половина из них вскоре умерли в госпитале от этих ожогов. Находившиеся же вдали от трапа не могли этого сделать. Они все заживо сварились в горячем пару.

Пар еще долго валил из перебитой трубы в машинное помещение. Когда я прибыл на миноносец, к люку из машины еще нельзя было подойти. Впоследствии оставшихся в машине и сварившихся там на смерть, нашли в позах, ищущих спасения, под различными частями машин, куда они успели подползти от идущего на них сверху горячего пара. В первую минуту они искали спасения на полу, где воздух с паром, обжигавший при дыхании легкие, еще не был столь горячим. Сразу сварилось на смерть и осталось в машине всего пять человек, среди них один офицер, старший инженер–механик Зверев. Умерло от ожогов впоследствии тоже пять. Обваренных и раненых, оставшихся в живых, было еще 15 человек. Всех пострадавших, при команде в 67–70 человек, было 25.

Интересны технические особенности этого горестного события.

Благодаря тому, что была перебита не самая большая паропроводная труба, давление пара в котлах оставалось настолько значительным, что машина некоторое время работала при мертвом уже ее экипаже, и миноносец, постепенно теряя скорость хода, всё же мог отойти от выстрелов неприятеля, направляясь к своему берегу. Временно действовало и электрическое освещение. Иначе, от действий неприятеля, погибли бы и сам миноносец и все бывшие на нем. Всё же «Сильный» не дошел до берега и, истощив энергию машин, остановился, не приткнувшись к береговой мели.

Когда я уже был на палубе, командир сказал, что выбежавшие из машины перенесены в носовой командный кубрик, и повел меня туда.

При свете свечей и керосиновых ламп я увидел, что на лавках вдоль кубрика лежало несколько человек, укрытых одеялами и бушлатами. Они дрожали и тихо судорожно стонали. Лица их были бледны со следами пузырей и облезшей кожи. Глаза закрыты. Тут же сидели отделавшиеся сравнительно легкими ожогами и ранами.

Я потребовал готовые повязки и стал раздевать одного из тяжелых. Кожа слезала с одеждой с его рук и ног. Принесли ножницы, разрезали брюки, сняли сапоги. Стало ясно, что безнадежен. Ожог занимал явно большую часть кожи. Наши манипуляции зря причиняли только непереносимые мучения, которые должны были вскоре повториться и в госпитале. Сделав только вид, что хочу и могу помочь, я кое–как забинтовал им лица и кисти рук и шепнул командиру Криницкому, что скорее надо их в госпиталь, а то и здесь Богу душу отдадут.

Ясно стало и другое, что готовыми повязками для ран нельзя перевязать средний и даже малый ожог. Нужно было по несколько повязок для того, чтобы перевязать хотя бы одну целую ногу человеку. Покрой повязки для ран от осколков артиллерийских снарядов совсем не был пригоден для ожогов, особенно обширных обвариваний паром. Эта операция в той обстановке, в которой мы находились: в полутьме в тесном кубрике и при массе обожженных затянулась бы на часы. Главное — была бесцельна и даже вредна; во всяком случае, напрасно мучительна для случаев тяжелых и явно безнадежных.

Я стал перевязывать более легко обваренных и раненых. На всё это не хватило того небольшого мешка повязок, что мы принесли с Золотой Горы. Весь запас их, находившийся на «Сильном», также был израсходован мною и моими двумя помощниками санитарами с «Сильного» и с Золотой Горы.

В этот момент выяснилась новая опасность — нос миноносца стал тонуть, и у нас под ногами появилась вода. Командир встревожился, вышел наверх, чтобы принять меры, а я с санитаром и свободными матросами стали готовить тяжело раненых, чтобы опять вынести их наверх. Хотя «Сильный» был близко от берега, но нос его был на плаву, и в случае затопления мог совсем уйти в воду. Мы медленно, но тонули.

Пока мы старались закутать больных в одеяла и разное матросское тряпье, смотрю — вода в узком проходе между рундуками, на коих лежали тяжелые, уже доходит нам по щиколотку. Скоро она поднялась еще выше. Мы стали выносить тяжелых. Задача оказалась трудной: тьма, свет — только свечи, трап крутой, выход узкий, больные кричали от боли, когда прикасались к их обожженной коже, а ожоги у них были повсюду. Можно было выносить только на руках, устроив кресло из встречных ладоней двух носильщиков. А как трудно было таким образом пройти сразу втроем в люк носового кубрика.

Прошло около часу моего пребывания на миноносце. Тяжело раненые еще не все были вынесены наверх, а нос тонул всё больше, вода доходила уже нам по колено. Грозила вот–вот залить и рундуки, когда мы вынесли последних тяжелых.