Порт–Артур. Воспоминания участников.

Русские моряки запомнили твое имя, герой–неприятель, и на восьмом десятке лет свято хранят твой завет, мелом написанный в предсмертный час. Он рассказывает своим внукам и правнукам о легендарных экипажах брандеров и о тебе, наш доблестный противник, герой японского флота, капитан–лейтенант Токива Хирозе!

Когда эскадренный миноносец «Сильный» был уже в гавани, я прибыл как–то туда по службе.

Командир кап. 2 р. Криницкий с радостной улыбкой, очень оживленный, пошел мне навстречу, жал мне руку, благодарил и повел в свою каюту. На столе у него был развернут статут ордена Св. Георгия и на бюваре бумаги, которые он писал.

— Я представляю вас к офицерскому Георгиевскому кресту 4–й степени, — сказал он мне, стал приводить текст статей и прочел свой рапорт, в котором (мне запомнилось) особенно напирал на то, что я приехал на шампуньке, по собственной инициативе, оказался на миноносце еще в разгаре пальбы и на час раньше, чем офицер, пришедший от адмирала на паровом военном катере. Это был камешек в огород адмирала.

Я поблагодарил, высказал сомнение, т. к. я не строевой офицер, чиновник, никаких боевых функций не исполнял и т. д. Когда я уходил Криницкий проводил меня до сходни.

Хотя два моих товарища, однокурсники по Военно–медицинской академии, морские врачи с «Варяга» и «Корейца», Банщиков и Меркушев, к тому времени уже получили Георгиевские кресты, но это было в исключение из статута, по особому высочайшему повелению.

«Георгий, конечно, не дадут, подумал я, но «клюкву» могут дать» (это Анна 4–й степени — красный темляк).

Криницкого я мало знал, так как он прибыл из России на эскадру уже после начала войны. Его постоянная крайняя оживленность мало импонировала; я не верил в успех его размаха. Потом оказалось, что Криницкий умелый и храбрый офицер. К концу артурских событий он стал начальником всей флотилии миноносцев.

После приема у Криницкого и его представления меня к Георгию, через неделю или две, 31 марта, погиб «Петропавловск», а с ним адмирал Макаров и весь его штаб. Погиб и весь архив штаба, а с ним, вероятно, и представление меня к офицерскому Георгию.

События круто повернулись к худшему. Флот спешился. Перешел на сушу, и я перестал видеть Криницкого.

До наград ли тут было? Я не получил не только Георгия, но и «клюквы». До конца осады я не получил ни одного ордена. Один же из моих товарищей однокурсников по академии, уже в Артуре, получил двух Станиславов и двух Анн, 3–й и 2–й степени с мечами.

По возвращении в Россию, как мои сверстники, младшие врачи, я получил Станислава и Владимира 4–й с мечами. Всё же, как–то в дружеской пирушке семи молодых морских врачей, после падения Артура, при японцах уже, сидевший против меня младший врач Гвардейского экипажа, и когда–то величественный дирижер на академических балах в Дворянском собрании, Владимир Владимирович Григорович, бывший навеселе,, встав с бокалом вина в руке, сказал:

— Если кто–либо из нас, господа, заслужил Георгия в Артуре, так это ты, Яшка!

Он обнял меня через стол и обращаясь к полупьяной компании моих друзей: Арнгольду, Кистяковскомуу Ковалевскому, Ферману (седьмого не могу вспомнить), сказал: «Целуйте его!»

Григорович умер до Первой великой войны, Арнгольд, Кистяковский и Ковалевский — расстреляны вовремя революции. Ферман до Второй войны был профессором в Риге.

Но история брандеров еще не окончена.

В апреле Артур был отрезан с суши. Осада стала неминуемой. Во всех казармах пооткрывались военные госпиталя. Сообщение с Тигровым Хвостом было возможно только по большому внутреннему рейду.

Я обратил внимание флагманского доктора эскадры, что необходимо уже теперь организовать регулярную перевозку больных и раненых по рейду на три госпитальных судна: «Монголия», «Казань» и «Ангара» и особенно на Тигровый Хвост в береговые военные госпиталя.

Доктор Бунге доложил адмиралу, и затем мне было поручено обдумать и организовать это дело.

Баркасы, собранные в море с брандеров, полузатопленные стояли по углам гавани, всеми забытые. Чтобы узнать, можно ли их починить и использовать, я обратился к очень благоволившему ко мне шлюпочному мастеру, эстонцу или латышу, человеку простому, но очень болевшему неудачами флота и патриоту. Он делал носилки по моему заказу, и так хорошо — из весельной ясени, — что они пружинили, не ломались, как военные интендантские из простого дерева, и просто разбирались. За усердие я представил мастера к медали. После этого мы подружились.

Баркасы были обследованы и в десятке из них были законопачены дырки от пулеметных пуль, баркасы починены, покрыты съемными палубами, окрашены в белый цвет с зеленой полосой вдоль борта и красными крестами по бокам. Точно по международной конвенции о военно–госпитальных судах. Флотилия большой подъемной силы была готова, но не было буксиров.