В финале повести «Моя жизнь» (года через два или три после описанных событий) рассказано, как по воскресеньям, в хорошую погоду, Мисаил Полознев берет на руки свою крошечную племянницу и идет с ней на кладбище к могиле сестры. Иногда застает там Анюту Благово. «Мы здороваемся и стоим молча, или говорим о Клеопатре, об ее девочке, о том, как грустно жить на этом свете». Девочка – их общая племянница, они вместе ее ласкают. Что Анюта по-прежнему любит героя – видно из того, что на обратном пути она замедляет шаг, чтобы подольше идти рядом с ним. Но когда входят в город, «волнуясь и краснея, прощается <…> и продолжает идти одна, солидная, суровая» (С., 9, 280).
Будь Чехов не Чеховым, а Диккенсом, он бы ясно сказал о возможности нового счастья для его героя после стольких тяжелых испытаний. Слабый намек на это есть в последних строках «Моей жизни»; автор такую возможность не опровергает, но и не подтверждает. Закругленные концы не в духе Чехова, он не берется решать дальнейшую судьбу своих героев – решает жизнь, решает время в его неостановимом, неуловимом течении.
Конечно, Чехов не Диккенс, к тому же Диккенс, кажется, не принадлежал к числу особенно им любимых писателей (как у Достоевского, Льва Толстого, Короленко), однако что-то в «Моей жизни», да и в других сочинениях, заставляет вспомнить о Дэвиде Копперфильде, о черством мистере Домби, о «Холодном доме»… Можно заметить и некоторое сходство женских характеров. Кроткие, преданные, душевно стойкие героини Диккенса – Флоренс, крошка Доррит, Агнес, – хотя и чересчур идеальные и похожие одна на другую, трогали сердца русской читающей публики и русских писателей. Особенно Достоевского: его Неточка Незванова, маленькая Нелли из «Униженных и оскорбленных», и Соня Мармеладова, и «Кроткая» (из одноименного рассказа) сродни этому женскому типу, противоположному взрывчатым «инфернальным» характерам главных героинь романов Достоевского.
Вот и у Чехова мы встречаем «кротких» – Мисюсь, Клеопатра, Анюта Благово, Соня (в пьесе «Дядя Ваня»), ее старая нянька Марина, а также горничная меблированных комнат Ольга («Мужики») и ее дочка Саша, деревенская девушка Липа («В овраге»). О них писатель говорит с особенной бережной нежностью. Даже самых интеллигентных из них трудно вообразить борющимися за женское равноправие, для этого у них нет амбициозности и честолюбия, столь свойственных мужской половине человеческого рода. И, став всецело «эмансипированными», они могли бы утратить какую-то долю своих истинно женских и только женских качеств. (Отсюда понятно, что Чехов хотя и стоял за равенство полов, но – в меру.)
К лучшим качествам женской натуры, кроме дара самоотверженной любви, Чехов относил обостренную нравственную чуткость. Не раз встречается в его произведениях многозначительный мотив
В «Моей жизни» Чехов говорит от имени «опрощенца» Мисаила Полознева: «Во всем городе я не знал ни одного честного человека. <…> Лишь от одних девушек веяло нравственною чистотой; у большинства из них были высокие стремления, честные, чистые души; но они не понимали жизни и верили, что взятки даются из уважения к душевным качествам, и, выйдя замуж, скоро старились, опускались и безнадежно тонули в тине пошлого, мещанского существования» (С., 9, 205–206).