Послания

Алеет яблоко, бессменная змеяспешит, безрукая, на яловую землю.Что Дюрер мне? Что делать, если яне знаю времени и смерти не приемлю?Я роюсь в памяти, мой хрупкий город горд,не вдохновением, а перебором нажитмой топкий опыт, скуден и нетвёрд.Где беглый снег, который ровно ляжетна улицы, ухмылки и углы?Так грешники в аду, угрюмы и голы,отводят в сторону сегодняшнюю чашуво имя завтрашней, но льётся серый свет —ни завтра нет, ни послезавтра нет,

над ямою разносится воронийкрик, на корнях чернеет перегной,и только детский лепет постороннийдоносится с поверхности земной.

«Для несравненной жизни, ковкой и легкоплавкой…»

Для несравненной жизни, ковкой и легкоплавкой,всякий ищет магии, вольтова ли дуга,колдун ли гаитянский, на заказ пронизывающий булавкойпомазанную козлиной кровью куклу врага.Вот уколет в сердце – любви не будет,а уколет в пах – не станет плотских утех.Кости врагу перебьют, разорят, засудят,первенца отберут в приют. Пропах

жжёной кожей дом колдуна, средоточие тонких,как говорится, биополей, дух порчи, тёмной волнойтолкаясь, блуждает в невидимых перепонкахмироздания. Проснусь и подумаю: что со мной?Разве булавка в пальцах моих? Нет, игла стальная,нитка двойная, времени рваный край, бестолковый крой.За ночь снег за окном совершенно стаял. И что я знаюо разрывах в холсте и шелке? Кто-то стучит, и кричит: откройэто зима, должно быть, старуха в безвкусной короне царской.Обернись, говорю сквозь дверь, посмотри на печаль свою,где заезжий колдун босиком бредёт к реке январской,чтобы куклу исколотую бросить в лазурную полынью…

«Уверяешь, что жизнь надоела? Глупость…»

Уверяешь, что жизнь надоела? Глупость.Поезжай в Прованс, говорю, скорее.Съешь в Марселе густой ушицы из средиземноморской рыбы, с шафраном, с перцем,разливным вином её запиваяс несравненным привкусом ежевики.Отобедав, сядь на туристский катер,что тебя доставит в старинный замокИф, взгляни на нору в известняковойстенке, сквозь которую Монте-Кристолазил в гости к таинственному аббатугоревать, обучаться любви и мести.Разыщи крепостную башню, откуда графа

в полотняном мешке зашитом кидали в волны(грохотала буря, сверкали молнии),а потом отправься к руинам римским,над которыми венценосный Августдо сих пор простирает грозноруку мраморную, а потом не минуйгородка, где журчит такаяречка чистая, что глазам не веришь,лоб смочи хрустальною, горной влагой,вспоминая Петрарку, который тожеумывался ею на беспощадном солнце,причитая «Лаура моя, Лаура…»

«Золотое, сизое, безоглядное заоконное полотно!..»