В замочной скважине колеблющийся свет,блаженный муж терзает хлебный мякиш,и пахнет смертью, горькой и целебной.Случайный сорванец глядит и, напрягая слух,пытается понять обрывки разговорамежду тринадцатью бродягами. Онивзволнованы, как будто ждут чего-тоневедомого. И, сказать по чести,немного смысла в их речах несвязных.«Что скажешь нам, Фома?» – «Учитель, что есть страх?Ужель всех поразит секирой роковою?» —«Нет, вера и ответ есть дерево и прах,Олива, облако, медведица, секвойя». —«Ты снова притчами?» Спиной к огнюсидят ученики, не улыбаясь. «Еслиб ты твердо обещал, что, кровь твою вкусив,вслед за тобой мы тоже бы воскресли…» —«Я обещал». Встаёт другой, кряхтя,и чашу жалкую вздымает. Млечныйсияет путь. Соскучившись, уйдёт дитяот кипарисовых дверей, от жизни вечной.Пора – его заждались мать с отцом.Сад Гефсиманский пуст. Руины храма. Стольколет впереди. Совсем не страшноглядеть в полуразрушенное небо.Собака лает. И бренчат доспехиполночных стражников, как медные монетыв кармане нищего. Как в старые механе влить вина игристого, как водумечом не разрубить, так близится к концувремя упорное – кипя, меняя облик тленный —уже во всём подобное терновому венцуна голове дряхлеющей вселенной.
«Под свист метели колыбельной…»
Под свист метели колыбельнойвздремни, товарищ мой похмельный —синяк под глазом, ночь нежна.Стакан воды водопроводнойтебе по комнате холоднойнесёт усталая жена.Костяшки на небесных счётахстучат, спать не дают. Ещё такнедавно нас пленяли снынадежды, славы, тихой веры.Но в темноте все кошки серы,любые ангелы страшны,и приобщиться к дивной тайнеразрешено такой ценой,что ужасался даже Райнер —Мария Рильке. Бог – с тобой,ты – с ним, ты шепчешь «благодарствуй»сквозь сон, и «музыку готовь»,и вдруг «да минует нас барскийгнев и господская любовь…»