Послания

Попробуй душой нищать, как велит завет.Одни умеют прощать, а другие нет,но только один благодати изведал вес,ладонью стирая смерть с молодых небес.Он ведал беду и чудо, он знал красурассветной пустыни, и женскую наготу,повешен на ветхом древе, подобно псу,воскрес, и увидел звёзды – одну звезду.А мы – из другого мира полей, кладбищ,гвоздик на могилах близких, дурной воды.Не всякий, кто ищет счастья и телом нищ,в апрельском снегу оставит свои следы.

Как пес бессловесной мордой уставился на луну,живущий двуногой тенью стучится к себе домой,нищ́ая душою гордой, отходит к иному сну,которому пробужденье несвойственно, ангел мой.Прощание и прощенье, раствор пригвождённых рук.Трещит на дворе костёр, а вокруг темно.Не явится после свадьбы безвестный друг,который болотную воду умел превращать в вино.Зальёшь ли костёр, услышишь ли ложный свистразбойника-ветра, суглинок, песок, подзол, —пустынная пыль покрывает бумажный листда звёздною молью трачен безмолвный взор.

20 июня 1993

«Что делать нам…»

Что делать нам (как вслед за Гумилёвымчуть слышно повторяет Мандельштам) с вечерним светом,алым и лиловым?Как ветер, шелестящий по кустам орешника,рождает грешный трепет, треск шелковый,и влажный шорох там,где сердце ослепительное лепит свой перелётный труд,свой трудный иск, – так горек намнеумолимый щебетптиц утренних, и солнца близкий диск, —

что делать нам с базальтомпод ногами (ночной огоньпронзителен и льдист),что нам делить с растерянными нами, когда рассветпечален и высок? Что я молчу, о чём я вспоминаю?И камень превращается в песок.

«Гадальщик на кофейной гуще, он знал, что дни его долги…»

Гадальщик на кофейной гуще, он знал, что дни его долги,и говорил, как власть имущий, и мне советовал – не лгии не ищи иного смысла в житье, чем тот, что Бог и бесвлагают, как простые числа, в хитросплетения словес.Он не достиг земного рая. Он рано умер, и вдова,

его бумаги разбирая, искала главные слова,те самые, одни из тысяч, чтоб вспомнить, словно о живом,чтоб их уместно было высечь на тяжком камне гробовом.Я помогал ей (это длилось дня два), но ни одна строкане подошла. Лишь сердце билось да расплывались облакав неверном небе Подмосковья. Нет эпитафий никому.Любовь рифмуется с любовью, а голос – с выстрелом во тьму.И молча я промолвлю: что нам живая речь и смертный стыд?Над раскалённым Вашингтоном светило тяжкое висит,огнём гранёным, сном багровым асфальтовая спит заря,но не выдерживает слово цепей земного словаря.

«Я шагал с эпохой в ногу, знал поэтов и певцов…»