Без шуток: я прекрасно понимаю, что нагромождение доказательств возле территории университета, на его территории или даже в самом университете принимается к сведению неохотно. Негативные эмоции усиливают мысли о ненадежности позиций, которые в конце концов удержать не удастся. Перед взором витает ужасное видение вынужденного признания, поскольку некто, не занимающий жреческого поста в святилище, не настолько неправ, чтобы с помощью смолы и серы его нельзя было сбросить со стены замка.
Рыцарский поединок, в котором побежденный с почетом капитулирует, прежде чем получит незаживающие раны, был бы вполне честным. Ужасна мысль о том, что придется ждать, пока осажденные умрут!
Лауреат Нобелевской премии Макс Планк (1858–1947), один из величайших ученых XX в., в самом деле учитывал необходимость вымирания противников научной истины: «Новая научная истина берет верх не потому, что противников удается переубедить и они заявляют, что согласны, а скорее потому, что противники умирают, а подрастающее поколение с самого начала знакомится с истиной».
Я счастлив тем, что наряду с мощным фронтом моих академических противников есть целый ряд ученых — толерантных, благородных и заинтересованных собеседников; с некоторыми меня связывает крепкая дружба. Мы беседуем, переписываемся, я прошу их критики, совета и помощи, и они дают их мне. Это «добрые ученые», о которых говорил молекулярный биолог Гюнтер С. Стент, когда желал себе коллег, свободных от предрассудков. Эти люди контролируют свои негативные эмоции и с бесконечно восхищающим меня великодушием доброжелательно признают веские аргументы. Поэтому я не вижу причин, чтобы не продолжать накопление улик как аргументов для моей теории «в соответствии со строжайшими принципами научной методологии» (проф. Луис Навиа), даже если некий ученый считает, что
Карл Густав Юнг (1875–1961) расценивает мифологическое рассмотрение первобытных народов как «архетипическое развитие сознания», в котором «коллективное бессознательное» находит свое соответствие в изображении добра и зла, радости и наказания, жизни и смерти.
Как и другие виды толкований спорных мест, психологическое мне тоже не нравится. Там, где реальные факты резко сталкиваются в пространстве, не следует соляной кислотой психологизма растворять суть рассказов до неузнаваемых элементов, чтобы потом иметь возможность снова играть в «что я есть?»
Так получается, что результаты исследований едва ли дают нам чувство вновь обретенной безопасности. Наоборот, нам кажется, что мы попали в сети угроз, и это ощущение от открытия к открытию лишь возрастает. Далее то, что могло бы оказать вполне позитивное влияние, доходит до нас как роковая весть. Стоит только изобретению покинуть испытательный стенд, сразу начинают спрашивать, невзирая на затраты: ах, а не окажется ли оно вредным для человечества? Вызывает беспокойство сама постановка вопроса, и неважно, каким будет ответ.
При этом человек издавна стремится получить ответы на вопросы о причинных связях, которые объяснят его существование, его «отчего», «почему» и «зачем». Религии отвечают на эти вопросы богослужением, однако современный человек хочет
Я убежден в том, что существуют такие истины, которые, если только мы воспримем предания древнейших времен как имевшие место реальные факты и раскроем их суть, прольют свет на наше прошлое и одновременно (если мы извлечем из них урок) избавят от страха перед будущим. Поскольку мы узнаем, что было и что будет возможно.