После банкета

– Не могу поверить, что вы так остро восприняли этот разговор. Чтобы премьер-министр звонил по телефону, как простой агент по недвижимости… Будьте же благоразумны. Скорей всего, господин Фудзикава использовал мое имя всего лишь в качестве благовидного предлога для отказа.

Он осведомлялся о жизни, обращался с Ногути как со стариком, предлагал помощь. Такое излишне почтительное обхождение уязвляло гордость старого дипломата. Подлинные интриги должны ощущаться кожей, как шелк, а у Саэки шелк был определенно искусственным. «Каков лжец!» – думал Ногути.

Вернувшись домой, он ничего не сказал, но его плохое настроение успокоило Кадзу. Виды на продажу «Сэцугоан» исчезли. Кадзу изо всех сил скрывала, до чего счастлива. Свой обман в области чувств она намеревалась возместить политической верностью.

Глава четырнадцатая

Наконец-то выборы

Губернатор Токио сложил полномочия в последней декаде июля, и сразу же опубликовали сообщение о выборах. С этого момента и до выборов десятого августа, в течение пятнадцати дней, официально разрешалась предвыборная агитация.

Лето выдалось на редкость жарким. Кадзу хлопотала вовсю, вторично заложила «Сэцугоан», добыла тридцать миллионов иен. На втором этаже здания S в деловом районе Юракутё сняли контору для предвыборного штаба.

Утром накануне счастливого дня, когда Ногути должен был впервые выступить публично, между ними опять возник спор. Кадзу для такого события заранее заказала летнюю ткань самого высокого качества от «Джона Купера»[35] и прилагала огромные усилия, чтобы отправить мужа к портному снять мерки. Однако Ногути отказался и собирался выйти на уличное выступление в совсем пожелтевшем от старости английском льняном костюме.

– В выборах принимаю участие я, Ногути Юкэн. А не костюм. Я такое не надену.

В этом по-детски нудном ворчании любой разглядел бы скрытый в глубине души страх. Однако каждый из толпы слушателей, увидев новый пиджак старика, решил бы, что об одежде позаботилась жена.

– У него просто характер капризного ребенка. Это не имеет значения, пусть новый костюм сошьют по меркам старого, и дело с концом, – предложил ей Ямадзаки.

Кадзу не была особо набожной, но в знаменательный день встала в четыре утра, зажгла лампаду на домашнем алтаре. Она взывала к умершей жене Ногути, намереваясь действовать вместе с ней ради его победы. Из предрассветных сумерек сада в комнату влетели комары – они вились вокруг сложенных в молитве ладоней.

Кадзу про себя заговорила совсем не благочестивым тоном: «Ну, женщины, возьмемся за руки и во что бы то ни стало обеспечим ему победу».

Кадзу, которая в своей жизни не знала прекрасной женской дружбы, вдруг ощутила, что та возникла прямо сейчас, и на глаза навернулись слезы.

– Хороший человек. Да, хороший человек. Была бы жива, мы могли бы стать подругами!

Комары кусали ее благоухающее тело. Казалось, потерпеть этот зуд – значит чем-то помочь Ногути в победе. Кадзу долго говорила с покойной Ногути Садоко.

С восходом в сад упали первые жгучие лучи летнего солнца. Все заросло деревьями, поэтому путь лучам преграждала листва, а в центре отпечатался солнечный круг, будто искусно вырезанный из бумаги. Кадзу обернулась к белой садовой дорожке, и этот круг показался ей спустившимся на землю журавлем с раскинутыми крыльями. Когда-то она в шутку сказала Ногути, что в их саду летает журавль, – и это оказалось правдой. Да, это определенно добрый знак, но, боясь, что Ногути станет ее ругать, Кадзу решила не говорить ему.

Вскоре проснулся и Ногути. По своему обыкновению, он завтракал молча. Кадзу в конце концов сама нарушила молчание:

– Может, выпьешь сырое яйцо?

– Это тебе не спортивный праздник в начальной школе! – сухо отказался Ногути.

В нем жило жуткое тщеславие, граничившее с бесчувственностью – не иначе взращенное Англией. Но в отличие от англичан, он не обладал сардоническим, утонченным чувством юмора. Чтобы изобразить хладнокровие, Ногути прикидывался недовольным.

Пришел Ямадзаки, появились члены предвыборного штаба. Кадзу, согласно выработанному плану, в присутствии Ямадзаки достала из ящика новый летний костюм и белую розу. Ногути, едва взглянув, ощетинился:

– Что это? Я такое не ношу!

Кадзу, желая добиться цели, заплакала, уже зная, что вряд ли это поможет. Ногути все больше упрямился, Ямадзаки, сохраняя нейтралитет, пытался успокоить обоих. Наконец Ногути с ворчанием протянул руку к новому костюму, но прикрепить к лацкану розу отказался наотрез.

Настало время выезжать, и все вышли в прихожую. Кадзу протянула руку, чтобы поправить воротничок белой рубашки мужа, хотя в этом не было нужды. Незаметно для окружающих Ногути крепко сжал ее правое запястье. Сторонний наблюдатель наверняка принял бы это за проявление любви. Ногути же прошептал:

– Оставь свои глупости. Это неприлично.