После банкета

Кадзу тогда ответила «да», но в круговерти дел после неудавшихся выборов, в том числе во время благодарственных визитов, заметила, какая невероятная тяжесть сокрыта в этом коротком слове. Она подтвердила готовность лечь в одну могилу, о чем всегда мечтала. Однако ее «да» означало именно согласие вместе пройти по заросшей мхом тропинке прямо к могиле.

Разные дела отвлекали ее от забот. Начались выборы в палату представителей парламента, и к Ногути, и к Кадзу обращались с просьбой выступать в поддержку кандидатов. Оба с радостью, щедро и открыто помогали людям, в выступлениях Ногути замелькал юмор, у Кадзу пропала стеснительность. Теперь агитация получалась лучше, чем когда они делали это ради победы Ногути. Во время предвыборной кампании такого не случалось, теперь же супруги за ужином часто хвалились друг перед другом реакцией слушателей.

Ногути нравилось думать, что, лишившись всего, что ему предстояло потерять как материально, так и социально, он взамен обретет спокойное, тихое счастье в размышлениях, которым так любил предаваться. То было совсем простое, лирическое спокойствие души, столь естественное для возраста Ногути, но не слишком естественное для возраста Кадзу.

Тем не менее даже Ногути явно преувеличивал это спокойствие. Как-то на обратном пути из штаба партии новаторов он купил горшок с орхидеей дендробиум.

Кадзу, встречая его дома, заметила:

– Ну что же ты сам несешь горшок? Если из магазина не могут доставить, позвонил бы, и я бы послала прислугу.

Кадзу не рассмотрела как следует цветок, в ее словах слышалась не столько забота, сколько ворчание, поэтому Ногути закапризничал. Взяв горшок, она вдруг поняла, что за растение принес муж. Это был тот самый дендробиум, о котором он когда-то рассказывал ей за обедом в ресторане «Сэйёкэн» в Уэно.

Цветок привел Кадзу в смятение. Внимание, которое проявил Ногути, надев в день голосования приготовленный ею пиджак, ее глубоко тронуло, но принесенная сегодня орхидея подобного чувства не вызвала. Это был жульнический прием, каким высохшая старческая рука собиралась завладеть Кадзу, – в нем сквозило желание прочно связать ту выцветшую, потускневшую в памяти орхидею с алой кромкой по краю лепестков и свежую нынешнюю. Это самодовольное старческое кокетство с легкостью переносило воспоминание в будущее, ставило в один ряд засохший, хранившийся в воспоминаниях цветок с живым растением и, казалось, стремилось заключить Кадзу в тщательно сплетенный, мрачный венок.

На всякий случай она несколько часов делала вид, что ничего не понимает, но уже в спальне спросила:

– А как называется этот цветок? Там, в «Сэйёкэн», ты мне говорил.

Откашлявшись перед сном, Ногути повернулся спиной к Кадзу – виден был лишь седой затылок. Он шумно заворочался под легким летним одеялом, из-под которого ворчливо донеслось:

– Дендробиум.

Наступил сентябрь.

Впервые после окончания выборов Кадзу пригласила Ямадзаки встретиться вне дома. Для этого она предпочла фруктовый зал магазина «Сэмбикия» в Гиндзе.

В легком летнем кимоно с узором из точек, напоминавшим акулью кожу, Кадзу после долгого перерыва снова шла одна сквозь толчею в Гиндзе. Вокруг сновали группы загорелых молодых людей, только вернувшихся после отдыха в местах, где они скрывались от городской жары. Кадзу вспомнила, как когда-то, наблюдая за здешними обитателями из окна пятого этажа концертного зала, испытала необычайный душевный подъем. Но теперь это была просто толпа, которая не имела к ней никакого отношения. Несмотря на многочисленные агитационные предвыборные выступления, никто не узнавал ее в лицо.

«Эти люди, пока кто-то в предвыборной гонке обливался потом, отдыхали там, где царила прохлада».

Несмотря на подобные мысли, Кадзу не могла отделаться от ощущения, что между нею и толпой нет никакой связи и все попытки установить таковую тщетны. Под жаркими лучами спешили по своим делам прекрасно одетые люди. Между ними вообще отсутствовали какие-либо связи.

Она наконец-то добралась до магазина, где в витрине красовались сверкавшие глянцевитыми листьями растения и экзотические фрукты. Вдруг на нее посмотрела немолодая женщина в белом костюме и белой шляпке. Кадзу вгляделась и вспомнила эти прочерченные ниточкой брови. Мадам Тамаки. После взаимных приветствий, наполненных сокрушениями по поводу долгого перерыва в общении, мадам произнесла:

– Я вам доставила тогда массу хлопот…

Кадзу услышала в этом якобы извинении упрек. Они стояли перед полками с соками и апельсинами, поставляемыми компанией «Санкист»[42]. Мадам Тамаки за разговором разворачивала красные обертки с английским текстом и трогала кожуру плодов, выбирая, какие купить.

– Куда-нибудь ездили летом?

– Нет, – отрезала Кадзу.

– А я вчера вернулась из Каруидзавы[43], но в Токио по-прежнему жарко.

– Действительно, жара еще держится.

Мадам Тамаки, похоже, уловила возмущение в ответах Кадзу.

– Ах, во время выборов меня не было в Токио. Жаль; я, конечно же, голосовала бы за господина Ногути. Очень сожалею.

– Благодарю вас, – отозвалась Кадзу на эту откровенную ложь.