После бури

Он остановился, как загнанная в угол крыса, и обернулся, готовый ко всему. Парни в черных куртках отошли от калитки и двигались прямо к нему. Было время, они любили его, но, узнав все его тайны, стали ненавидеть, как можно ненавидеть того, кого когда-то любил. Некогда он символизировал для них тот «Бьорнстад», о котором они мечтали: все его боялись, а он не боялся никого. Тогда он был просто мальчик, но он был их человеком на льду. Их воином. Их. Такого крика, который поднимается с трибун, битком набитых мужчинами в черных куртках, накачанных адреналином, кидающихся на плексиглас, Беньи нигде больше не слышал, потому что такого больше нигде не бывает. Сколько раз он жалел, что не смог остаться? Что правда всплыла на поверхность. Воины не должны влюбляться в мужчин. Беньи думал, что уже познал тишину, которая бывает на земле, пока не вошел в помещение, где мужчины шутили про голубых и, увидев его, замолчали. Он думал, что все знал про ненависть, пока хедские фанаты во время игры не стали бросать на лед фаллоимитаторы и пока в глазах самых верных болельщиков «Бьорнстада» не прочел, как опозорил их. Они презирали его за это, и он их не винил, он понимал, что они никогда не смогут простить его. «Ты один из нас» – были последние слова, которые сказал ему Теему два года назад, но что они означают теперь? Ничего. Тогда Беньи все еще был игроком, он был им по-прежнему нужен, он был особенным. Теперь он никто. Ему не следовало возвращаться.

– БЕНЬИ! – взвыл Паук, самый безумный из них, и это был не призыв подойти, а приказ стоять на месте.

Беньи замер. Ждал, пока они подойдут. Сперва руки поднял один, за ним второй, все произошло жутко быстро, и было жутко больно, когда они обнимали его, потому что синяки после избиения в аэропорту еще не зажили.

– Ты как, чувак? Круто, что вернулся! Блин, ну и тощий же ты, у тебя что, анорексия, старик? – крикнул Паук, и остальные мужики закидали его оскорблениями, которые на самом деле были комплиментами, потому что это был их единственный способ общения, не считая комплиментов, которые на самом деле были оскорблениями.

Потом они говорили о лосиной охоте. О машинах и ружьях. О погоде. Беньи все еще ждал удара, но когда его не последовало, наконец опустил плечи и тихо сказал:

– Я… мне очень жаль…

Он кивнул в сторону кладбища, но Паук лишь ухмыльнулся.

– Ты что, реветь собрался? Думаешь, Рамона бы тебе разрешила? Да она бы разбила в щепки твою тощую задницу и сунула в печку, чтобы твоей паленой жопой на всю округу запахло!

Но в глазах у него, конечно, была невыносимая тоска, как и у всех. Их лица распухли от алкоголя, они утопили в нем свое горе, чтобы не утонуть в слезах. Они принадлежали Рамоне, она принадлежала им, для большинства из них она была ближе родных матерей. Так что юмор в такой момент – даже не защита, это чистой воды упрямство: гребаное горе, ты нас не проймешь! Одна из их подружек, стоявших у машин, окрикнула их: народу в церкви будет полно, нужно перетащить стулья – и мужчины двинулись к ней, продолжая разговаривать с Беньи так, будто ждали, что он пойдет за ними. И он пошел. Они говорили о хоккее, но никто не говорил о хоккее и Беньи, никто не спрашивал, будет ли он играть, зато кто-то рассказал, что коммуна хочет попробовать объединить два клуба, на что Паук сказал: «Пусть попробуют. Когда они сдохнут, то и дополнительные стулья не понадобятся!» Девушка пнула бойфренда по ноге, чтобы тот пнул Паука. Паук закричал: «А чего такого я сказал?» – а девушка прошипела: «Следи за базаром, ты, блин, в церкви, твою мать!» А Паук ухмыльнулся: «Не ругайся в церкви, Мадде!» Как же они хохотали, и Беньи смеялся с ними. Они притащили еще стульев, болтали по ходу дела о девчонках, о снегоходах, и никто из парней в черных куртках не понял, что в эту минуту они подарили Беньи лучший подарок из тех, какие можно подарить человеку, который всегда был не таким, как все: они общались с ним так, как будто он – один из них.

48

Воры

В воскресенье рано утром один пожарный позвонил другому пожарному, чтобы попросить об одолжении. На одном конце провода был Бенгт, на другом Йонни. Йонни был все еще возбужден после недавней драки в ледовом дворце, но его начальник, человек более почтенного возраста, призвал его к спокойствию.

– Похороны этой Рамоны выбили их из колеи. А ты бы как себя чувствовал на их месте? Дай им несколько дней. У них в Бьорнстаде тоже есть здравомыслящие люди – прежде чем хвататься за биту и ехать драться, дай им шанс урезонить главных крикунов, и посмотрим, чем все это кончится.

Йонни неохотно пообещал не высовываться. Потом они поговорили про лосиную охоту, в этом году почти все пожарные ее пропустят: из-за бури и ликвидации ее последствий все остались без отгулов. Самое оно сейчас, смеялся Бенгт, толпа неуемных идиотов закупилась патронами, а стрелять-то и не в кого!

– Я поговорю с парнями, попробую вразумить их, – заверил его Йонни.

– Ладно, ладно. А как Ханна и дети ко всему этому отнеслись?