После бури

Накануне похорон родители вернулись домой поздно вечером, они ничего не говорили, вошли так, будто просто ходили в церковь или за продуктами. Сестра лежала на комоде в прихожей. Маттео прокрался туда и осторожно поднял ее, но урна была слишком легкой, она бы в ней ни за что не поместилась. Ведь сестра была большая, ее смех заполнял коридоры, от ее темперамента слетали крыши с домов. Из кухни раздался мамин крик, и Маттео чуть не выронил урну из рук.

– Маттео, может, позвонишь кому-то из класса – пошли бы покатались на велосипеде?

Маттео сглотнул, и легкие как будто наполнились кусочками льда. Сестра говорила, что мама живет в выдуманном мире, что она – как смешная фотография, на которой человек стоит за картонной фигурой с отверстием для лица, изображающей супергероя, льва или какую-нибудь толстую тетю. «И вся жизнь для нее такая же, она просто подставляет наши лица в такие вот фигуры, которые она для нас себе вообразила», – говорила сестра, и Маттео так злился. Не на сестру, а на несправедливость. У него никогда не было друга, он ни разу в жизни не звонил ни одному однокласснику – мать видела, как другие дети катаются на велосипедах, и полагала, что Маттео занимается тем же.

– Да, мама, – крикнул он.

На улице выпал снег, а в доме стоял ледяной холод, потому что иногда ей мерещился затхлый запах и она нараспашку открывала все окна и не закрывала по нескольку дней. Словно надеялась выветрить все, что пошло не так. Она пекла на кухне хлеб, она делала так всегда, когда не хотела никого видеть, а отец сидел у себя со своими книгами, потому что жил в окружении других фантазий, позволяющих отключиться и вообще ничего не чувствовать. «Вы говорите, что мы должны служить Господу, но это все равно что быть рабами!» – сказала им однажды сестра, и матери тогда стало дурно, она задрожала всем телом и, зажав уши, завизжала. Маттео обнимал ее всю ночь, а на следующее утро сестра попросила у него прощения. Ночью она прошептала: «Они ведь никогда никому не возражают, Маттео. Ни своим начальникам, ни кому-нибудь в церкви, ни Богу! Они просто подстраиваются, слушаются и соглашаются так жить! Все эти чертовы правила, и запреты, и вечное безденежье – ты согласен на такую жизнь? Неужели ты не хочешь большего?» Маттео не знал, что ответить, он никогда не задумывался, существует ли какая-то альтернатива, но он понимал, почему сестра начала пить, ведь это был способ уйти от реальности. Вскоре после этого мать нашла в ее комнате алкоголь и стринги, и тогда Маттео впервые услышал дома слово «шлюха». Мать каждый вечер молилась за душу дочери, громко, чтобы та слышала, и дочь перестала приходить домой. Маттео был слишком мал, чтобы понять все то, что происходило последние месяцы, все то, что ей пришлось пережить, но когда она уехала за границу, он залез в ее платяной шкаф, сел в глубине и вдыхал ее запах, пока не уснул. А когда проснулся, то щеку царапнуло что-то острое, это был уголок ее дневника. Так он узнал все. Поэтому он понимал, что, может, она и умерла в другой стране, и полиция, может, и сказала, что виноваты наркотики, но это была неправда. Ее убили здесь, в Бьорнстаде. Убили здешние парни. Ее сердце разбилось на множество осколков, которые разлетелись по всему свету.

А теперь родители даже не собираются прощаться с ней в той церкви, куда ходят сами, в нескольких часах езды от города, они решили устроить прощание здесь, в бьорнстадской церкви, к которой всегда относились с презрением. Чтобы не говорить у себя, что дочь умерла от передоза за границей, а сделать вид, что она жива, и где-то там путешествует, и шлет им открытки.

Маттео спрятал ее дневник там же, где прятал свой компьютер, за сломанной сушкой для белья в подвале, он прочел его только один раз, но запомнил каждую букву, каждый восклицательный знак, каждую шероховатость на бумаге в том месте, куда падали слезы, пока она писала: «Никто не верит мне, потому что если девчонка трахнулась с парнем, то значит, она должна давать всем! Бьорнстадская демократия! здесь насилуют только девственниц!! с какой стати полиция мне поверит, если мне не верит родная мать?? шлюха шлюха шлюха шлюха я для нее просто шлюха шлюха шлюха шлюха и для всех остальных тоже, поэтому меня невозможно изнасиловать потому что нельзя изнасиловать шлюху!! а если и можно, то не здесь».