После бури

Амат постучал в дверь, вторя ударам своего сердца. Но ему никто не открыл. Он обошел вокруг дома, свет нигде не горел, все было тихо. Тогда он побежал к ледовому дворцу, но ее машины на парковке не было. Он остановился, тяжело дыша, мысли в голове неслись против течения, сотня голосов кричала «забей!», но на этот раз Амат их не слушал. Он повернулся и побежал в другом направлении, домой к единственному человеку, которому он мог во всем признаться, единственному, у кого мог спросить совета. Единственному, кто, кроме мамы, верил в него всегда, что бы он ни натворил.

* * *

Мая сразу после обеда пошла домой. Ана с ней, потому что есть у нее дома было нечего, а она слышала, что папа Маи испек хлеб. Ана обожала хлеб. Переходя через беговую тропу на Холме, Ана кивнула и воскликнула:

– Это, случайно, не твоя мама?

Мая презрительно захохотала:

– МОЯ мама? Ты шутишь? Она не побежит, даже если начнется извержение вулкана!

Но потом вгляделась, и действительно, между деревьями мелькнул кто-то, похожий на ее маму. Мая потерла глаза, фигура исчезла. Когда они с Аной подошли к дому, наружная дверь была не заперта, никого из домашних не было, а на кухне в одиночестве сидел Фрак и пил кофе.

– Привет-привет! – весело поздоровался он.

Мая только слабо кивнула в ответ и взяла хлеб и все для бутербродов из холодильника. Ана шепнула:

– Слушай… а что здесь делает Фрак, раз никого больше нет дома?

Мая эпически вздохнула:

– Знаешь, я перестала спрашивать, что происходит в этом доме. На фиг мне эта головная боль.

* * *

Амат сжал кулак, замахнулся.

Банк банк банк.

Стук. Удары сердца. Приближающиеся шаги, открывающаяся дверь, и Амат уже готов был признаться: «Петер, простите! Простите! Я налажал! Спасите меня!» Перед его глазами пронеслось все детство: первый раз, когда он встал на коньки, первый гол, первый проигрыш – и всегда, на льду или на трибуне, голос Петера. Легкое прикосновение к плечу, быстрое: «все будет хорошо» или «отличная работа». Сейчас ему так нужно было услышать этот голос. Всю дорогу сюда он повторял про себя, что скажет.

Но ручка опустилась, и его губы замерли, потому что перед ним стоял не Петер, а Мая.

– Привет, Амат! – воскликнула она, радостно и в то же время удивленно.

– Привет… прости… – проговорил он, растерянно и в то же время убито.

– Давно тебя не было видно! Как ты? – щебетала она.

– А? Что? – смутившись, пробормотал он.

Амату было стыдно: Мая стояла в дверях, как всегда совершенная, и каким же измотанным и запутавшимся он, должно быть, выглядел в ее глазах.

– С тобой все в порядке? – встревоженно спросила она.

Амат закивал, сперва медленно, потом быстрее, словно сам себя убеждая, что это так. Вдох через нос, выдох через рот. Еще одно усилие – ради того, чтобы вернуть себе свою жизнь.

– А… твой отец дома?

Мая покачала головой:

– Нет, он уехал куда-то с Цаккель. Кажется, они собирались смотреть нового игрока!

Амат вытаращился на нее. В ушах грянул звон, разламывая виски, сердце заколотилось, голова пошла кругом. «Нового игрока». Его уже заменили. Он летел вниз, в пропасть упущенных возможностей, которая разверзается только перед восемнадцатилетними.

– Э… окей. Тогда… да нет… ничего, – прошептал он, сглатывая слезы.

– С тобой точно все в порядке? – спросила Мая. – Хочешь войти?

Но Амат уже развернулся и пошел домой.

65

Столичные жители

Александр подъехал на своем новом джипе к заправке. Он вышел в туалет, а Петер тем временем обернулся к Цаккель, сидевшей на заднем сиденье.

– Можно тебя спросить?

– А разве я могу тебе в этом помешать?

Петер вздохнул:

– Ты говорила с Аматом?

Цаккель явно удивилась:

– Когда?

– После… лета. После того, как его не задрафтовали.

– Нет.

– Почему?

Она покачала головой, удивленная бессмысленностью вопроса:

– Он не приходил на тренировки. Как я могла с ним поговорить?

– Позвонить, например?

– Позвонить? Зачем?

– Чтобы узнать, собирается ли он играть.

– Если бы он собирался играть, то пришел бы тренироваться?

От досады у Петера затрещала голова.

– То есть вместо того, чтобы просто СПРОСИТЬ Амата, ты потащила меня в такую даль, чтобы взять вместо него Александра?

Цаккель склонила голову набок, явно подбирая выражение помягче:

– Ну ты и тупица. Я беру Александра не вместо Амата.

– А зачем тогда?

– Я беру его, чтобы бесить Амата.

После этого Цаккель улеглась на заднем сиденье и так крепко проспала всю дорогу до Бьорнстада, что Петер даже подумал, не отдала ли она свою машину Александру только для того, чтобы не рулить обратно самой.

Петер и Александр всю дорогу говорили о хоккее. Только о хоккее. В Бьорнстад они въехали поздно вечером. В детстве у парня было одно имя, подростком он взял себе другое, но в этом городе у него появится третье. Как ни странно, придумал его Петер, когда Александр ни с того ни с сего спросил:

– Здесь так, как я думаю? Типичная провинциальная дыра?

– А что такое, по-твоему, типичная провинциальная дыра? – спросил Петер.

– Ну, такое место, где народ ненавидит все вокруг. Волков, чиновников, чужаков…