После бури

– Окей… а можно… а можно я тогда просто в зал схожу? Если не помешаю никому, – спросил Амат, в отчаянии заметив, что еле сдерживает слезы.

Цаккель даже не смотрела на него.

– Мы играем внутренний матч с юниорами. У них есть одно место, если хочешь поучаствовать.

Амат кивнул, глядя в пол и так тяжело повесив голову, что казалось чудом, что он вообще удерживается на ногах.

– Спасибо, – прошептал он.

– Можешь забрать свой зеленый свитер у нас в раздевалке и переодеться у юниоров, – сухо проинструктировала его Цаккель.

Поэтому Амату пришлось сперва пойти в раздевалку основной команды, где с его появлением воцарилась полная тишина, так как никто не видел его с самой весны, и забрать там свой зеленый свитер. А после – в раздевалку напротив, к юниорам, где воцарилась точно такая же тишина, только по совершенно другим причинам. Юниоры были всего на год младше его, но это не имело значения, сейчас они просто малышня, а он – их кумир. Один из них вскочил и предложил свое место на лучшей скамейке, где попросторнее, но Амат только грустно кивнул и сел в углу у самого туалета. Сюда всегда сажают «червяка», самого младшего и слабого игрока в команде. На этом месте он сидел, когда играл с юниорами в последний раз.

– Ты, что ли, будешь играть с нами? – спросил наконец кто-то.

Амат кивнул, и по раздевалке прокатился приглушенный счастливый ропот. Потом ропот затих, и Амат, сообразив, что все на него смотрят, почувствовал, как страх раздирает его изнутри. Ему и переодеваться-то не хотелось, не то что разговаривать, но эти ребята очевидно ждали, что он что-то скажет. Был бы тут Беньи – он бы просто встал и сказал: «Пошли, надерем им задницы!» – или что-нибудь в этом духе, и тогда все бы сорвались с места и с радостными криками последовали за ним. Но Беньи это Беньи, а Амат, к сожалению, это Амат.

– Извини! – ровно в ту секунду, как он об этом подумал, воскликнул игрок рядом с ним: он завязывал коньки, рука сорвалась, и он случайно заехал Амату по голени.

Пальцы у парня дрожали.

– Волнуешься? – тихо спросил его Амат.

Тот кивнул:

– Блин, это же основная команда! Они нас по стенке размажут!

Амат не знал, что на это ответить, и поэтому промолчал. Он разделся, тишина расползалась вокруг, как зудящие под кожей насекомые. Взяв в руки свитер, он заметил, что парень с завистью смотрит на него. У юниоров свитера были точно такие же, только без имен, и то, что в основной команде было сделано, вероятно, ради разового пиара, здесь считалось статусной фишкой. Если на твоем тренировочном свитере пришито имя, значит, ты нужен клубу и он не собирается менять тебя на другого игрока.

– У кого-нибудь есть нож? – тихо спросил Амат.

Ребята растерялись.

– Нож? – повторил кто-то.

Амат кивнул.

– У меня есть… – ответил маленький парнишка в противоположном углу, так как в хоккейной раздевалке в Бьорнстаде всегда найдется как минимум один охотник, а охотники всегда носят при себе нож.

Нож пошел по рукам, и, когда оказался у Амата, тот сразу же принялся спарывать свое имя. Буква за буквой, пока его свитер не стал таким же, как у всех. Потом встал, протянул нож владельцу и сказал:

– Я не очень-то силен по части всяких там речей и прочей хрени. Вы правы: сегодня основная команда размажет нас по стенке. Они больше и сильнее нас.

Он кашлянул и умолк. Повисла пауза, наконец кто-то не выдержал:

– Классно ты втопил! Теперь нам, блин, вообще не страшно!

Раздевалка взорвалась от гогота, Амат тоже засмеялся, и внутри его что-то как будто лопнуло, и сразу полегчало. Что-то такое, давно засевшее там и никак не дававшее покоя. И он заговорил, не зная толком, чем закончит:

– Я… в общем, я читал об одной фигуристке. Не помню имя. Короче, она выступала на чемпионате мира, все ее очень любили. В общем, ее тренер сказал убрать из первой программы все сложные трюки, а оставить только самые простые, но выполнить их безупречно. Тогда она якобы сможет победить. Короче, она вышла на лед и… все просрала. Падала там, где никогда не падала раньше. Вообще ничего не смогла выполнить. Когда закончила, ей выставили самый низкий балл. Это было худшее мгновение в ее жизни. Она пошла в раздевалку, села там и сидела, совсем одна, и думала, наверное… «да катись оно все к черту» типа? А потом вышла на лед со следующим номером и показала все самые сложные трюки, такое, что вообще никто не умеет. И поднялась с последнего места до бронзы. Понимаете? Потому что… ну… не знаю, что я вообще хотел этим сказать, я правда не умею толкать речи…

Все молчали, ожидая какого-то вывода. Но вывода у Амата не было. Все равно что прочел доклад в школе и понял, что задавали-то совсем другое. Амат готов был сквозь землю провалиться, но тут парень рядом с ним сказал:

– Я тоже читал про нее. Про фигуристку эту. Кажется, она потом говорила, что не любит простые программы, потому что у нее остается возможность думать во время их исполнения. И это ей мешает. А сложные вещи, когда она чувствует вызов и забывает обо всем, получаются у нее лучше.

А кто-то другой воскликнул: