После бури

В Бьорнстаде и Хеде наступил четверг, и все проснулись в гневе. После бури прошла ровно неделя, но казалось, что не один месяц. С последнего жестокого столкновения между городами, повлекшего смерть человека, миновало два года, но скоро оно покажется недавним, словно было вчера. Мы придумаем миллион отговорок – они у нас всегда найдутся, – скажем, что конфликт между городами слишком запутан и что в таких ситуациях не бывает ничего полностью черного или белого. Мы со слегка презрительным вздохом скажем, что ненависть между двумя сообществами, двумя хоккейными клубами, двумя народами не нова и длится уже много поколений подряд. Мы отметим, что дело не в хоккее, а в разности культур, разности традиций и того, чем исторически жили оба города. Мы будем говорить о приоритетах коммуны, об экономических ресурсах и о том, за счет каких отраслей может существовать край. Мы упомянем рабочие места, налоги и то, как власти не понимают, что в таких городах люди хотят лишь одного: чтобы их не трогали. Хотят самоуправления, свободы, хотят охотиться в своих лесах и ловить рыбу в своих водоемах, хотят оставлять то, что производят, себе, а не отправлять на юг страны. Мы приведем подробный отчет о том, сколько локальных конфликтов на самом деле являются последствиями политических решений, которые принимаются в столичных городах людьми, которые никогда не бывали в лесу. В Бьорнстаде скажут, что эти гады на том конце шоссе просто завидуют, а в Хеде скажут, что эти сволочи за лесом – самодовольные лицемеры, возомнившие о себе невесть что. Кто-то вспомнит драку между мальчишками в ледовом дворце, кто-то упомянет разбитую в Хеде машину, потом заговорят о трагедии на фабрике, и тут уже даже самые уравновешенные завопят как безумные. Дискуссия о производственной среде и технике безопасности на фабрике быстро перерастет в обмен политическими лозунгами, на обвинение в дискриминации другая сторона рявкнет: «Так и нечего тут работать! Валите к себе и отнимайте рабочие места у своих!» У всех есть знакомые, которые знают тех, кто знал либо девушку, покалеченную станком, либо ту, которая была в отпуске по уходу за ребенком и чью смену отрабатывала пострадавшая. Все знают братьев, избивших молодых людей на парковке у больницы, либо молодых людей, которых избили. Все в Хеде хотя бы раз встречались с уродами из Бьорнстада – на свадьбе или хоккейном матче, и все в Бьорнстаде хотя бы раз имели дело с придурками из Хеда в ледовом дворце или на работе. Все самое худшее, что мы думаем друг о друге, всегда можно подтвердить какой-нибудь историей, которую мы слыхали от кого-то, кто, в свою очередь, слыхал ее от кого-то еще.

Мы скажем, что у всего этого есть сложная историческая подоплека. Глубокие культурные корни. Что конфликт унаследован через многие поколения. Что если ты не отсюда, то тебе ни за что не понять. Мы скажем, что это сложно, ох как сложно, но ведь на самом деле это не так. Будь Рамона жива, она бы сказала: «Ничего тут сложного нет. Хватит мочить друг друга, чертовы идиоты!»

Но теперь мы сами не знаем, как нам остановиться.

* * *

«Подумаешь, просто собака».

Этого, конечно, никто не сказал, но у Суне чувство было такое, будто соседи именно так и подумали. Жизнь за окном продолжалась, а он сидел у себя на кухне, разбитый на миллион кусков. Когда он вышел забрать почту, кто-то, проходя мимо, сказал: «Сочувствую твоему горю», но Суне нуждался не в таком сочувствии – лучше бы посочувствовали жизни, которую ему придется доживать без этой несносной невоспитанной псины. Без лапок, скребущих по одеялу, без укусов на запястьях. Как он это потянет? Кто съест весь этот печеночный паштет, оставшийся в холодильнике? Пришло несколько эсэмэсок, звонили из правления клуба и один или два тренера юношеских команд, все соболезновали, но не так, как если бы умер человек. Конечно, им было грустно, что Суне грустит, но они не смогут до конца прочувствовать его потерю. Потому что это просто собака. Но как же трудно объяснить, что животное – больше чем животное, когда ты сам – человек, который этому животному принадлежит. Возможно, тут нужно гораздо больше эмпатии, у большинства людей ее столько не наберется. Или больше воображения, что ли.

Потому Суне и удивился, – хотя на самом деле все было совершенно логично, – когда в дверь позвонили и на пороге возник Теему со слезами на глазах. За ним стояла дюжина мужчин в черных куртках. Они протянули ему огромный траурный венок, какие кладут на человеческий гроб, и Теему сказал:

– Это от парней. Мы можем тебе чем-то помочь?

– Спасибо за участие. Но это же просто собака, – прошептал Суне.

Теему крепко хлопнул его по плечу.

– Это не просто собака. Это семья. Все знают, как ты его любил. Мы тоже его любили. Он был нашим маскотом…

Один из мужчин позади него, с татуировкой на шее и на руках и, вероятно, на всех остальных частях тела, сказал с дрожью в голосе:

– Я не так хорошо его знал, но мне будет очень его не хватать. Он был частью клуба!