После бури

Суне стоял с венком в руках и горем на лице, не зная, что ответить. Но кто еще способен понять безмерную и нелепую любовь к животному, как не человек, которому всю жизнь твердили, что нельзя так сильно любить то, что он любит: это ведь просто хоккей.

Группировка все очень точно чувствует, все и всегда. Парни знают: скорбь измеряется не тем, что ты потерял, а тем, кто ты есть. У них хорошее воображение. Настолько, что одна мысль об утрате того, без чего они не смогут жить, делает их смертельно опасными.

– Кофе, – сказал Суне без вопросительного знака и прошел в дом.

Черные куртки вошли за ним и сели пить кофе. Один из гостей заметил, что в ванной подтекает кран, и починил его. Другой вымыл чашки. Третий вытер. Уходя, Теему оставил на столе у раковины конверт с деньгами.

– Тут немного, – тихо извинился он.

– Не надо, оставь себе, я… – начал Суне, но Теему добродушно поднял руку:

– Не тебе. Алисии. Мы знаем, что это была и ее собака тоже.

Когда он уходил, Суне сказал ему вслед:

– Теему… мы с тобой не так хорошо знакомы, я знаю, что ты злишься… я тоже чертовски зол, но… не надо мстить за собаку ради собаки, ладно? Банку не очень-то нравились люди, которые дерутся. И я не хочу, чтобы они нравились Алисии.

– Мстить? – невинно спросил Теему. – Кому мстить?

Так что Суне отчетливо понял: кто-то в Хеде дорого за все заплатит.

Беньи и Адри Ович покормили собак в питомнике, молча поели сами у разделочного стола в кухне, а потом остаток дня тренировались в качалке, которую Адри устроила в сарае. Беньи был слабее, чем обычно, заметила она, но заметила и другое: когда он на прошлой неделе вернулся домой из своих путешествий, его глаза были светлее, как будто выцвели на песчаных пляжах. Теперь же они снова потемнели. Выглядел он крепче, но и жестче. До того как вчера ему пришлось поймать на школьном дворе Алисию и рассказать, что случилось с ее любимым псом, Беньи передвигался по дому Адри, как раненая птица. Сегодня он напоминал раненого медведя. Вчера он был хрупок, сегодня – смертельно опасен.

82

Коньки

Утро Петер провел на кухне: пек хлеб и все надеялся, что зазвонит телефон. Раз в пять минут он тыкал в него, проверить, не сдохла ли батарея, но нет, долбаный телефон молчал. Мира даже не заметила, что Петер не явился в офис. Ничего не скажешь, очень нужный работник. Петеру было трудно передать словами, что он чувствует в этой связи: обиду, злость, собственную неполноценность?

Он все пек и пек – господи, куда столько хлеба? – весь разделочный стол был завален буханками. Потом взял свою зеленую куртку и пошел в ледовый дворец. Какая разница, все равно он никому не нужен, а там сегодня тринадцатилетки играют матч – самый классный возраст в хоккее. Каждый из них пока еще самородок, всё еще впереди. Каждый пока еще верит в свою мечту.

Он пришел рано, народу было немного, но кто-то из околачивавшихся там стариков, завидев его, поднял голову:

– Слышь, Петер! Мы слыхали об этом новом игроке… как его там? Александр? Ну и как он?

Петер улыбнулся:

– Мы зовем его Столичный. Он ничего. Сами увидите.

Старики остались довольны.

– Столичный? Хорошее прозвище, такое не забудешь. И Амат вернулся, да? Может, неплохой дуэт выйдет?

Петер довольно кивнул:

– Цаккель свое дело знает.

Промелькнуло ощущение, что все – почти как в прежние времена.

Старики хлопнули его по спине.

– Да ты не скромничай, все слышали, что ты вместе с Цаккель ездил за новым парнем! А если и Амат вернется… Тут точно без тебя не обошлось! Все хотят снова видеть тебя спортивным директором, так что имей в виду – когда надоест подавать жене кофе в Хеде, или чем ты там занимаешься у нее в конторе…

Стараясь не выдать себя, Петер засмеялся в ответ, словно шутка была смешной. Ему это неплохо удалось.

Когда Петер занял место на трибуне, подошел вахтер и сел рядом. Только сейчас Петер узнал о том, что случилось с собакой и что черные куртки решили прийти посмотреть матч.

– Что ж, приготовимся к драке, – обеспокоенно проворчал вахтер, и все это действительно походило на прежние времена.

Даже слишком.

Мира с коллегой сидели в конторе, обложившись высоченными кипами раскрытых папок.

– Что скажешь? – устало спросила Мира.

– Скажу, что нам очень повезло, что в этих бумагах сам черт ногу сломит и ни один нормальный человек не разберет, в чем именно виноват Петер, – попыталась ободрить Миру коллега, но без успеха: Мира прекрасно знала, что совершил ее муж.

– Закрыть глаза на преступление – тоже преступление.

Коллега была права, многие косяки, допущенные клубом, хороший адвокат сгладит в два счета, но подписать бумаги о тренировочном комплексе – это все равно что оставить отпечатки на орудии убийства. Поэтому Мира так и злилась на Петера. Любой дурак поймет: ну не может коммуна купить несуществующее здание, нельзя украсть у налогоплательщиков миллионы и торговать воздухом. Это аморально, это уголовное преступление.

– А ты сказала Петеру, что все знаешь? – спросила коллега.

Мира покачала головой:

– Нет. Он ведь просто скажет, что не понял, под чем подписывается. И я ему поверю. Я… захочу ему поверить.