После бури

Все началось с любви – как всегда. Каждый матч он забивал голы, и мужики в супермаркете стали здороваться с ним и с мамой, трясти ему руку и говорить, что он гордость города; те, кто прежде хватался за бумажник в кармане, когда Амат проходил мимо, стали вести себя как родные. Они, понятное дело, любили пощупать его плечи и поворчать, что ему «нужно наращивать мускулы», а иногда отпускали шуточки: «раньше завхоз перед каждым матчем запасался пятью метрами ниток, но иногда даже этого не хватало – приходилось заклеивать бровь скотчем и продолжать играть дальше!» Мужикам не нравилось, что Амат уворачивался от ударов на льду, они считали его слабаком, но его любили за то, что он побеждал. Они морщили нос, когда его товарищи из Низины приходили на матч, но он все выигрывал и выигрывал. Сначала дети в Низине во время игры стали кричать «Чур, я Амат!», потом за ними стали повторять дети с Холма. И наконец, даже дети в Хеде захотели быть Аматом, хоть и тайком от родителей.

И вдруг все заговорили о НХЛ, большом спорте и миллионах. Амат старался не слушать. «Будь благодарным и скромным», – учила мама, когда поздно вечером он помогал ей убирать в ледовом дворце, но если кругом все убеждены, что ты можешь далеко пойти, под конец начинаешь верить. Потом «можешь» превращается в «станешь», а «станешь» в «должен». Ты должен далеко пойти. Надежда начинает давить, радость становится прессингом, а мужики в супермаркете не хвалят тебя, если ты забил два гола, потому что должен был забить три. Когда сезон начинался, они были рады, что Амат спас «Бьорнстад-Хоккей» и тот не опустился в таблице, но когда они лидировали всю серию матчей в новом году, этого было уже недостаточно: все стали говорить, что клуб должен подняться в таблице. За несколько месяцев мнение изменилось: если раньше все превозносили Амата за то, что он дал городу, то теперь говорили только о том, что он ему должен. Амат тренировался, не поднимая головы. Он был благодарным. И скромным.

Он выполнил все, что они просили. Он все сделал правильно. И все равно все пошло не так.

* * *

Петер и Теему покинули похоронное бюро после того, как серый человечек спросил: «Как поступим с оплатой?» Петер удивился, как бесшумно и ловко Теему исчез, едва речь зашла о деньгах. Когда Петер вышел на улицу, Теему курил, стоя возле машины.

– Подбросишь меня до дома? – спросил Петер.

Теему кивнул, глядя в асфальт:

– Конечно. Разумеется. Слушай, не мог бы ты… могу ли я… ну, я про всякие документы на «Шкуру». Счета и… всякие взрослые штуки. Ты мне поможешь? И похороны… Не мог бы ты… Ну, сам понимаешь.

Петер неуверенно кашлянул.

– Может, попросишь кого-нибудь, кто был ближе к Рамоне?

– А кто ей был ближе, черт побери?

Петер онемел, словно получил под дых. Он не сказал «нет», он вообще ничего не сказал, и они молча двинулись в сторону «Шкуры». По дороге Петер отправил сообщение Мире, что задержится еще на пару часов, и в ответ получил «ОК». Он потеребил в руках телефон еще пару минут, но ничего не добавил.

Казалось, при ведении бухгалтерии Рамона использовала специальный шифр, чтобы спрятать концы, ведущие к сундуку с сокровищами, который пираты зарыли в секретном месте, хотя в действительности ключом к шифру были невыплаченные налоги и отсутствие налоговых деклараций. Распутывая этот клубок, Петер долго сидел на телефоне и сам себе удивлялся: как приятно снова быть у руля! На мгновение ему показалось, что он опять стал спортивным директором, и он заподозрил, что Рамона умерла нарочно, чтобы его подколоть.

– Видал? Твоя фотка висит на самом видном месте, мистер Отличник! – сказал Теему, ткнув пальцем в стену, где висели старые фотографии бьорнстадских хоккеистов.

Петер никогда не любил этот снимок, в том сезоне они почти стали лучшей командой в стране. Почти. Снимок напоминал ему, что он так и не оправдал ожиданий. «Однажды ты тоже будешь одним из тех, кто жил когда-то давно», – подумал он и рассеянно спросил:

– Как ты меня назвал?

Теему усмехнулся.

– Это не я, это мужики тебя так прозвали, потому что Рамона всегда трындела, как у тебя все хорошо получается. Из-за тебя мы погрязли в несбыточных мечтах, черт побери, как же она нас достала, ты, мол, проделал большой путь и стал лучшим!

Петер покраснел как рак, до самой шеи. Никогда в жизни он не слышал такого нелепого прозвища.

– Почти, – пробормотал он.

И как-то сразу сник, так что Теему не стал продолжать. Он отыскал фотографию, висевшую где-то на отшибе, снял ее со стены и осторожно положил на барную стойку. На ней были смеющиеся Рамона и Видар. Петер посмотрел на нее и промолчал.

Несколько часов они наводили порядок и разбирали бумаги, и когда наконец заговорили, речь шла исключительно о хоккее. Была осень, в Бьорнстаде наступал новый хоккейный сезон с новыми возможностями. Можно будет забыть все, что было, и снова надеяться. И мечтать о несбыточном.