После бури

Цаккель кивнула, продолжила курить свою сигару, и вдруг ее лицо приняло удивленное выражение.

– Да?

– Да?.. – переспросил Бубу.

– Что-то еще? – спросила она.

– Да нет, вроде нет, я просто…

– Ладно! Я слышала, сегодня у нас тренируются все хедские команды, так что назначь нашу тренировку на самый вечер, последней.

– Последней? Ребята будут недовольны, что придется тренироваться так поздно… – начал Бубу, но понял, что именно этого она и добивается, довольные парни ей не нужны. Новых игроков она первым делом спрашивала: «Ты хочешь получать удовольствие или выигрывать матчи?»

– До вечера! – повторила Цаккель и потянула за ручку двери.

Бубу выпалил:

– Может, позвоните Амату? Ему стыдно! Он сам, наверно, боится звонить, я…

Цаккель посмотрела на него так, как будто Бубу задал свой вопрос по-китайски.

– Позвоню?

– Я знаю, что вы как бы не верите в мотивировку, вы объясняли это – все должны захотеть сами. Как вы там говорили про ослов? Можно подвести осла к воде, но нельзя заставить его пить? Я знаю! Но Амат… это же Амат! Все, что нужно, это немного его подбодрить… поэтому, может, вы могли бы…

Цаккель молча курила, как будто ждала продолжения. Бубу стоял с открытым ртом, но сказать ему больше было нечего. Поэтому, делая акцент на слове «мы», Цаккель принялась объяснять, так терпеливо, как только могла:

– Мы не тренируем игроков. Мы тренируем команду. Амат не должен доказывать, что может играть в хоккей, он должен доказать, что он не тупой. Потому что мы можем выиграть с посредственными, но умными игроками, но мы никогда не выиграем с игроками блистательными, но тупыми. Потому что умные игроки иногда совершают тупые поступки, а вот тупые игроки никогда не делают ничего умного.

– Я… – простонал Бубу, потому что от таких ее рассуждений у него всегда начинала болеть голова.

– Кто угодно может научиться быть идиотом, но идиот не может научиться ничему, – подытожила Цаккель, в кои-то веки попытавшись подойти к делу педагогически.

– Амат не идиот, – уязвленно ответил Бубу.

Цаккель стряхнула пепел в карман халата – будь он почище, он бы загорелся, но, покрытый пятнами и насквозь пропитанный грязью, давно уже стал огнеупорным.

– Это нам еще предстоит выяснить. Сперва посмотрим, к какого вида ослам он относится, – сказала она и закрыла дверь, не попрощавшись. Она, наверное, даже не понимала, что это невежливо.

* * *

Йонни с двенадцатой попытки завел машину, ворча, что это, небось, Ана с ней что-то сделала. Дети загрузили сумки – даже Тобиас в конце концов собрался, и они поехали в Бьорнстад. Йонни всю дорогу злился, что его сиденье придвинуто не так, как надо, и что Ана переключала его радио и сбила настройки.

– Папа, прошу тебя, обязательно надо включать этот старперский рок? – спросила Тесс, когда он наконец разобрался с магнитолой.

Она, естественно, сидела впереди, чтобы Тобиас и Тед не подрались из-за этого места.

– Не смей катить баллоны на Спрингстина, у меня никого больше нет, он единственный на меня не ругается, – пробурчал отец.

Тесс вздохнула:

– Ну ты и позер.

Йонни сделал погромче.

– Брюс меня понимает.

Тесс закатила глаза и обернулась:

– Ты дописал сочинение по английскому, Тед?

– Угу, – отозвался Тед.

– Можно прочесть?

Он выкопал из хоккейной сумки компьютер. Они делили один ноутбук на всех, чтобы делать уроки на трибуне ледового дворца, пока ждут друг друга.

– Можешь… поправить типа грамматику и всякую там хрень? – попросил он.

– Ты должен научиться делать это сам, – недовольно ответила старшая сестра, но, конечно же, она поправит грамматику.

Они подъехали к городу, и тут отец кашлянул, а Тед, Тобиас и Тесс, как образцовые старшие дети, сразу же стали галдеть, шуметь, шутить и даже петь, чтобы только Тюре не посмотрел в окно и не спросил, что там написано на дорожном указателе.

Как будто он сегодня не услышит слово «шлюха».

* * *

Элизабет Цаккель закурила новую сигару и, поедая вареную картошку прямо из кастрюли, стала смотреть хоккей на трех экранах. Люди, которые хвалили Цаккель как тренера, часто говорили о ее стратегических и аналитических способностях, но ее главный талант был в том, что она редко чему-то удивлялась. Дело в том, что она трактовала информацию как есть, а не как бы ей того хотелось. Она столько раз видела, как тренеры дают игроку слишком много шансов либо вообще не дают ни единого, исходя из того, что, в их представлении, может случиться. Те же тренеры говорят про «инстинкт» и про то, что хоккей нужно «чувствовать нутром», но единственным чувством «нутра», которое допускала Цаккель, был понос, а все, что касалось хоккея, она хранила в голове. Поэтому она могла выкидывать игроков из команды, пусть они и замечательные люди, она даже не задумывалась, хорошие они хоккеисты или нет: единственное, что ей требовалось, это чтобы они были правильными хоккеистами.